Рим и его враги. Карфагеняне, греки и варвары - Джейн Пенроз

Рим был величайшим хищником Древнего мира. Римская цивилизация, жестокая и грозная, пугающе похожа на наш собственный мир, и в то же время она чрезвычайно, удивительно чужда нам. Это напряжение между знакомым и неизвестным лучше всего объясняет ту колдовскую притягательность, которую до сегодняшнего дня сохраняет для нас Рим. Что же, в конце концов, может сравниться с драмой Римской империи? Знаменитые слова, которые Гиббон отнес к ее гибели, могут в равной степени хорошо описать полную параболу ее тысячелетнего расцвета и упадка: «вероятно, величайший и самый ужасный этап в истории человечества».

Лежащая в ее основе тайна так же глубока, как любая другая в прошлом человеческой цивилизации. Каким же образом римляне совершили это? Каким образом один город, который зародился как небольшая община угонщиков скота, расположившаяся среди топей и холмов, закончил тем, что повелевал империей, простиравшейся от болот Шотландии до пустынь Ирака? Грубые факты этого возвышения до положения сверхдержавы так прочно внедрились в наши представления, что, возможно, мы перестали в полной мере осознавать поразительный размах Римской авантюры. Вергилий, великий поэт, воспевший достижения своего народа, видел в этом выполнение миссии, возложенной на него богами. «Вот тебе, римлянин, будет искусство, - писал он в знаменитых строках, - державно народами править, им устанавливать мир, покоренных щадить и укрощать непокорных». Неудивительно, что враги Рима были склонны интерпретировать побуждения Рима несколько иначе. «Поджигатели войны, действующие против каждого государства, народа и монарха под солнцем», - высказался Митридат, азиатский царь I в. до н.э., посвятивший свою жизнь сопротивлению посягательствам Римской империи. «Они имеют одно постоянное побуждение - глубоко укоренившуюся жажду власти и богатства». Разумеется, так было всегда: оплот мира для одних представляется другим в качестве жестокого агрессора. Однако оба - Вергилий и Митридат, хотя и могли иметь глубокие разногласия относительно характера римской власти, не испытывали ни малейшего сомнения по поводу того, что сделало эту власть возможной.

Истинный талант Рима был талантом завоевателя. Возможно, другие народы превосходили римлян в искусствах, в философии или в изучении небесных светил, но не было равных римским легионам на поле битвы. Величие Рима было завоевано и поддерживалось, прежде всего, благодаря военному гению.

Судьба проявляется уже в самом ее начале. В конце концов, город был основан человеком, который, подобно дикому зверю, пил из сосцов волчицы. История Ромула, вскормленного волчицей, всегда вызывала смущение римлян, так как в обычае врагов, шокированных дикостью легионов, было осуждать Рим как «город волка». Образ римлян как породы убийц, вынюхивающих жертву и наслаждающихся сырым мясом, - яркая иллюстрация того впечатления, которое этот беспокойный народ мог производить на своих соседей и того ужаса, который он внушал. Недаром глаза у римлян красные - цвета войны, цвета внутренностей, цвета крови.

Однако очевидно, что, хотя гнет насилия всегда присутствовал в римском милитаризме, такая кровожадность ничего бы не значила без одновременного сохранения самообладания. В римских легионах не могло быть места для тщеславия, не подчиняющегося дисциплине. Когда солдат сражался, он делал это не для себя, а для всей армии в целом. Долг и сплоченность строя значили все. Действительно, в течение столетия после изгнания в 509 г. до н.э. последнего царя и установления республики римляне сражались, чтобы осуществлять эти принципы. Испытывая социальные потрясения, они не смогли обратить свои хищные инстинкты против соседей. Все изменилось в 390 г. до н.э. Республика пережила целительное и ужасающее унижение. Нахлынувшие орды галлов, полностью истребившие римскую армию, вторглись в Рим, безжалостно разграбив город. Этот эпизод более чем что-либо другое закалил душу римлян и превратил Рим в самую ужасную военную силу. С этого момента Республика приняла решение больше никогда не допускать поражения, бесчестия и оскорбления.

Для соседей, не скоро осознавших изменившееся вокруг них положение, последствия были разрушительными. Через полтора столетия после галльской оккупации Рим превратился в доминирующую силу Западного Средиземноморья. Однако лучше всего он продемонстрировал уникальные качества своей военной мощи не в победе, а в катастрофе, страшной и, казалось бы, полной катастрофе. Второго августа 216 г. до н.э. самая огромная армия, которую когда-либо отправляла на поле сражения Римская республика, была фактически уничтожена. По подсчетам, в этот единственный день сражения было убито больше солдат, чем в первый день битвы при Сомме, как говорили, сцена «была ужасающей даже для врагов». В битве при Каннах, величайшей победе величайшего врага Рима, Ганнибал Барка уничтожил, вероятно, пятую часть имеющейся живой силы, и все победители пришли к общему заключению, что теперь Рим должен капитулировать. Но Рим не сдался. Вопреки всем конвенциям того времени о ведении боевых действий, неумолимо и почти невероятно римляне продолжали сражение, прибегнув даже к крайней мере - человеческим жертвоприношениям, пытаясь умиротворить разгневанных богов. И в конце концов совершили один из самых сенсационных поворотов в военной истории: они возродились триумфаторами - сначала против Ганнибала и затем против любой силы, которая могла бы быть брошена против них. К I в. до н.э. римляне стали бесспорными хозяевами Средиземноморья.

Легионы окончательно утвердились в мире как самое грозное орудие войны. Сочетание дисциплины и маневренности, которое они проявляли на поле боя, оказалось великолепно приспособленным для любых обстоятельств, будь то стремительный прорыв военных отрядов варваров или осторожное продвижение ощетинившихся эллинских фаланг. Сами римляне воспринимали свое превосходство как само собой разумеющееся. Не для них существовал обманчивый романтический ореол потенциальных харизматических Александров. Военные трофеи принадлежали скорее всем римлянам - и чем, в конце концов, был легион, как не проявлением самой Республики в действии. Действительно, интригует и наводит на размышления тот факт, что ни один из генералов, сражавшихся против Ганнибала, даже Сципион Африканский, последний победитель Ганнибала, едва ли мог сравниться в славе с великим карфагенянином. Ведь статуи Ганнибала установлены даже на улицах Рима. В противоположность этому, когда сограждане начали беспокоиться, что Сципион слишком заносится, его грубо поставили на место, пригрозив отдать под суд, и он был вынужден отойти от общественной жизни. Хотя ничто не могло соперничать со склонностью римлян к славе, к той же самой склонности, проявленной полководцем, если она оборачивалась эгоизмом и патологией, могли относиться не иначе как с подозрением. С тех пор пример за примером свидетельствуют о посмертной известности врагов Рима и относительном забвении собственных полководцев. В 71 г. богатейший человек Республики Марк Красс так отчаянно стремился заявить о своем подавлении восстания рабов, что пригвоздил пленников к крестам вдоль всей Аппиевой дороги - абсурдные афиши даже по меркам римской саморекламы. Однако в конце концов восторжествовал Спартак, побежденный им раб, которого в фильме, названном его именем, сыграл Кирк Дуглас. Внешний эффект редко рассматривался римлянами как добродетель.