Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец - Борис Акунин Страница 10

Так в 1859 году, лишь на пятом году нового царствования, после смены членов правительства и подготовки общественного мнения, наконец началась системная разработка реформы, которая навсегда изменит Россию.

Этот юридический термин, общепринятый во времена крестьянской реформы, а впоследствии вышедший из употребления, означает «уравнение в правах». Он гораздо точнее выражает суть великого события, чем «отмена крепостничества». То, что у помещиков отобрали право владеть живой собственностью, было несравненно менее значимо, чем то, что миллионы и миллионы россиян обрели право быть гражданами.

В самом явлении крестьянской несвободы ничего уникально российского не было. В Средние века крестьянство многих европейских стран находилось в той или иной форме личной зависимости от помещиков. Особенность отечественной ситуации состояла в том, что Россия двигалась в обратном по отношению к Европе направлении: по мере того, как там крепостная зависимость ослабевала или упразднялась, в евразийской империи она только развивалась. Этому анахроническому процессу способствовали две важные перемены, произошедшие с российским государством в восемнадцатом веке.

Сначала преобразования Петра Великого, европейские только по видимости, а на самом деле всемерно укрепившие изначальную «ордынскую» вертикальность государственной модели [1], превратили рыхлую страну в военно-бюрократическую империю, где «крепостными» являлись решительно все: крестьяне – у дворян, а дворяне – у царя. Степень свободы всех подданных, любого сословия, была сведена почти к нулю. Дворянин, хочет он того или нет, обязан был всю жизнь служить, крестьянин – тоже, на отведенном ему судьбой месте. Линия на всё большее порабощение крепостных усиливалась и в дальнейшем. В 1731 году им запретили коммерческую деятельность (брать откупы и подряды); в 1736 году навечно прикрепили к заводам и рудникам рабочих, превратив в крепостных и эту категорию населения; в 1760 году помещики получили право ссылать своих крестьян в Сибирь.

В шестидесятые годы XVIII века Екатерина II произвела существенное переустройство государственной пирамиды. Нуждаясь в заинтересованных, мотивированных помощниках, самодержавие перевело дворянский класс из безгласных исполнителей монаршей воли в соправителей или, выражаясь современным языком, «акционеров-миноритариев». Благородное сословие получило свободу от обязательной службы и возможность участия в местном управлении – дворянские собрания. Упрочилась и экономическая основа дворянского благополучия – крепостное право. Теперь помещик мог отправлять провинившегося крестьянина даже на каторжные работы, а крепостным запретили жаловаться начальству на своих господ. «Личнозависимые» крестьяне превращаются в самых настоящих рабов, живой товар, которым торговали, как скотиной, – и происходило это в самый расцвет европейского Века Просвещения.

В конце восемнадцатого – начале девятнадцатого веков на Западе крепостничество (впрочем нигде не имевшее столь радикальных форм, как в России) постепенно исчезает: либо в результате революции, как во Франции в 1789 году, либо по воле монарха, как в Австрии в 1780-е годы и в Пруссии в наполеоновскую эпоху.

Росли антикрепостнические настроения и в российской элите (крестьянские-то настроения были недвусмысленно заявлены еще пугачевщиной). Движение за эмансипацию обретало все больше сторонников, в том числе и на самом верху, причем аргументация была двух уровней. Во-первых, нравственная, которая осуждала рабство с этической и гуманитарной точки зрения. Во-вторых, прагматическая. Закрепощение превратилось в тормоз, мешавший развитию экономики. В деревне был излишек рабочих рук, и помещикам приходилось кормить лишние рты, а в городах, на фабриках и заводах не хватало мастеровых – рынок рабочей силы практически отсутствовал. Помещичьи хозяйства сплошь и рядом были нерентабельны и малопроизводительны, более половины имений к середине девятнадцатого века оказались в закладе. Из-за низкой мобильности населения и его почти нулевой платежеспособности еле теплились товарно-денежные отношения. Одним словом, Россия катастрофически отставала от Европы по части промышленного и капиталистического развития – что и было продемонстрировано Крымской войной.

Торг. Сцена из крепостного быта. Картина из недавнего прошлого. В. Неврев. Картина написана вскоре после Освобождения, когда подобные сюжеты в живописи стали возможны

Без этого потрясения самодержавие, вероятно, еще не скоро решилось бы на реформу, в целесообразности которой давно уже не сомневалось, но осуществить которую боялось, чтоб не лишиться главной своей опоры – дворянства. Однако горечь поражения создала и в этой среде настроение невозможности жить по-прежнему. Только тогда, медленно и опасливо, дело задвигалось.

Мы видели, как важно было для правительства включить в этот процесс самих помещиков. Вообще главная и, по правде сказать, очень странная особенность российской эмансипации заключалась в том, что люди, которых она должна была облагодетельствовать, то есть крестьяне, в принятии решений не участвовали, и никто даже не спрашивал их мнения. Подобный прецедент был бы слишком опасен. Великая революция осуществлялась только сверху и должна была выглядеть как проявление высочайшей милости, одобренной помещиками.

С одобрением помещиков, разумеется, возникли сложности. За исключением «передового общества», весьма узкого и сосредоточенного в столицах, дворянство приняло правительственную инициативу в штыки. Повсеместно начался ропот, пошли панические слухи. Консерваторы из царского окружения стали пугать Александра кто крестьянским восстанием, кто офицерским переворотом. Последнее выглядело даже страшнее, потому что дед царя (Павел I) и прадед (Петр III) пали от руки заговорщиков, а отца (Николая I) чуть не свергли декабристы.

Надо отдать должное твердости Александра Николаевича – он не испугался и не отступил.

На самом деле страхи перед мятежом крепостников были безосновательны. Долгое полицейское правление Николая совершенно отбило у офицерства заговорщические навыки, к тому же все потенциальные российские мятежники принадлежали к противоположному идеологическому лагерю – не к охранительному, а к прогрессистскому.

Итак, в 1857 году литовское дворянство предложило освободить крестьян без земли. Царский ответ был разослан всем губернаторам с комментарием министра внутренних дел, что любые предложения помещиков касательно «улучшения быта» крестьян (такой использовался эвфемизм) будут всячески приветствоваться. Губернаторы поняли рекомендацию правильно: как приказ. Повсюду были созданы дворянские комитеты, и помещики – кто-то охотно, кто-то неохотно – начали составлять записки об «улучшении быта». Всем стало ясно, что вопрос о личной зависимости крестьян наверху уже решен, но оставалась другая важная проблема: что будет с землевладением, ведь главным богатством аграрной страны являлась земля.