Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна Д'Арк» - Виктор Карпенко Страница 10

Толпа перед воротами зашумела, задвигалась.

– Пошто держите?

– Пущай в крепость! Отходь с прохода! – слышались выкрики.

– Срамота-то какая, домой попасть не могу, – сокрушался высокий худой мужик в валяной шапке, надвинутой на левое ухо. – Чует мое сердце, женка опять свариться начнет, не поверит, что перед воротами простоял.

– А ты ей кулак в бок… и делов то, – посоветовал мужику кто-то.

– Да ты что! – замахал руками мужик. – Она у меня быка за хвост наземь валит, а ты говоришь, кулаком. Дубина – и та не про нее.

– Тихо-о! – сотник поднял руку, успокаивая толпу. – Проходить будете по одному. В воротах не толпиться. Кто полезет не по череду, тому – плетей! – добавил он строго.

Арзамасцы потянулись через ворота. Досмотр чинили строгий: когда очередной подходил к воротам, сотник спрашивал стрельцов, знаком ли им обличьем мужик, кого сам знал – впускал так, без досмотру; молодых баб и девок, потискав для порядка, тож пропускали в крепость.

Алёну никто из стрельцов не знал, но она, показав подорожную бумагу, прошла через ворота. Алёна видела, как прошмыгнул мимо воротных под возом с бочками Алешка, но, когда подошел Мотя, сердце ее тревожно забилось.

– Кто знает детинушку? – спросил сотник, показывая на Матвея.

Стрельцы, насупившись, молчали.

– И признавать тебя, Матвей, никто не хочет, – нахмурил брови Захарий. – А почто так, не ответишь ли?

– Скажу, отчего же, – заулыбался Мотя. – Бивал я их на кулачках, за то и серчают.

– За это ли?

– Чай, больше не за что! – пожал плечами Мотя.

– А кто корову мою на крышу затянул да там и оставил? – выкрикнул один из стрельцов.

– А кто рожу на воротах намалевал?

– А лодку кто мою увел?

– А дочку мою кто обрюхатил? – подступал к Моте, угрожающе потрясая бердышом, прыщавый стрелец.

– Погодь, погодь, Афанасий, – остановил его сотник. Обращаясь к Матвею, сказал: – Вот какие дела твои, пакостник.

Мотя замотал кудрявой головой и угрожающе проревел:

– Негоже меня корить да понапраслину на меня возводить. С коровой было дело, с воротами побаловались малость, но кривой твоей Дарье я подол не задирал!

– Чего с ним разговаривать, в Губную его! – зашумели стрельцы, обступая Матвея.

Пафнутий Михайлович, видя, что дело для Матвея оборачивается плохо, а значит, что у него не будет двужильного могутного работника, которого хотел он заполучить, пришел на помощь.

– Эй, служивые! – расталкивая стрельцов, пролез к сотнику Пафнутий. – Пошто моего работника в Губную избу?

Стрельцы переглянулись.

– С коих пор он у тебя в работниках?

– Чего темнишь, рыбья кость?

– Почитай с весны лес валит на княгининых вырубках, – соврал купец.

– Негоже разбойного детинушку за себя выдавать, – покачал головой сотник.

– Да разве он виноватее вас? – обратился Пафнутий к стрельцам. – Вы сами-то какими в его годы были? Запамятовали? Вот ты, Силантий, – ткнул он пальцем одного стрельца в живот, – помнишь, как по баловству дорогу веревкой перегородил, а поп Мотвей, не узрев того, в грязь упал да руку повредил немало. А вы, – шагнул Пафнутий к двум дюжим бородатым стрельцам, братьям Мухиным, – позабыли, чай, как девке Матрениной юбку над головой завязали и в срамном виде по слободе пустили, за что секли вас на площади принародно. Да и ты, Захарий Иванович, не тих был, – подмигнул он сотнику. – Так что в молодые годы всяк из вас не то еще чудил, а тут корову на крышу затянул, делов-то. Что же касательно девки Афанасия, – продолжал он, – то тут разговор особый. Глядится мне она какой-то порченой. Может, с нечистым знается, – пожал плечами Пафнутий, и круглые маленькие его глазки хитро заблестели из-под густых бровей. – Ты, Афанасий, часом хвоста у нее не видел?

Афанасий, не ожидав такого вопроса, аж присел, широко раскрыв рот и вытаращив глаза.

– Ты говори, да не заговаривайся, – только и сумел произнести он, вертя головой и ища поддержки у товарищей.

– Вот ты, Афанасий, сам посуди, – продолжил Пафнутий. – Какая баба на сносях до два срока ходить будет. Матвея-то, почитай, поболе года не было, а девке твоей еще месяца два с животом гуливать. Видел я ее, не велико пузо-то.

Стрельцы, доселе недоуменно переглядывавшиеся, зашлись неудержимым хохотом, показывая пальцами на еще не пришедшего в себя красного и растерянного Афанасия, подталкивая его плечами и хлопая по широкой спине.

– Ну и Афанасий! Матвея на своей рябой Дарье оженить хотел.

– Она что, с косоглазия у тебя не разглядела, кто и подкатился под нее? – хохотали стрельцы, приседая и хлопая ладонями по коленям.

– Ну что, служивые, отпускаете моего работника? – крикнул им Пафнутий.

Захарий Пестрый спрятал улыбку в бороду и, обняв купца за плечи, сказал:

– Насмешил ты нас, Пафнутий Михайлович. Только из уважения к тебе отпускаю детинушку, а не след ему, – и, повернувшись к молодцу, строго добавил: – А ты, Матвей, боле не балуй, у нас ноня с этим строго.

– Я чо, я ничо, – пожал плечами Мотя. – Я до дома иду.

Когда прошли ворота, Пафнутий остановил Матвея.

– Ты, Мотя, везде ходишь, много видишь, многих знаешь. Так будь добр, скажи знакомцам своим, чтоб товаров моих не шарпали боле. Я добро помню, и ты помни!

Матвей хотел было сказать, что он никого не знает и говорить, стало быть, ему об этом деле некому, но купец, не дав ему и слова молвить, продолжал, понизив голос до шепота: – Ты меня не опасайся. Знаю, что темны твои дороги, да мне не надобны. Но коль схлестнутся где наши пути, ты добро помни! Так-то вот! – и Пафнутий Михайлович зашагал по Стрелецкой улице, оставив растерянного, так и не успевшего ничего ответить Матвея.

2

Оглядевшись, Матвей увидел Алёну. Она стояла под высоким бревенчатым тыном, почти сливаясь с ним в своем черном платье. Алешки рядом видно не было.

Подошел Мотя.

– А где этот чертенок? – спросил он об Алешке.

– Был здесь, а как увидел, что тебя задержали у ворот, утек.

– Вот поганец! – сокрушенно произнес Мотя. – Зря его Поляк с нами послал. Да чего уж теперь, – махнул он рукой. – Поначалу к моей матушке зайдем, а там видно будет.

Стрелецкая улица, по которой они шли, была самой длинной в Арзамасе, тянулась она от Стрелецкой до Настасьиной башни. Здесь жил народ разный: худые и лучшие люди, квасники и оханщики, иконники и замочники, прядильщики и рогожники, но больше всего проживало здесь стрельцов служилых, вдов стрелецких с детишками да сторожей караульных.

Избы на Стрелецкой также стояли по достатку: и срубы, обнесенные высокими бревенчатыми тынами с тесовыми воротами, и мшаники низкие с подклетями, огороженные полуразвалившимися изгородями.