Нерон. Царство антихриста - Макс Галло Страница 10

Агриппина больше не скрывала своего нетерпения.

— Только я достойна стать женой императора, — повторяла она мне, расхаживая взад и вперед по дому.

Она призвала к себе вольноотпущенника Палласа, суперинтенданта, лоснящегося от богатства, награбленного за время правления Клавдия, который вдобавок дал ему полномочия претора и квестора. Этот тучный человек хранил на лице выражение спеси и тщеславия, свойственные бывшему рабу, которому удалось стать одним из самых состоятельных и могущественных людей Рима.

— Паллас, Паллас… — Агриппина устремилась навстречу гостю, широко раскинув руки. — Ты знаешь, кто я, а вот мой сын, внук Германика, брата императора. Наша кровь — одна из самых благородных в Риме. Паллас, Паллас… — Она схватила его запястье и крепко сжала. — Чего стоят эти женщины, которых Нарцисс, Каллист, Эвод сватают императору?

Она понизила голос и продолжала:

— Паллас, ты должен понять, что я этого не допущу.

Эти слова были равнозначны удару мечом, который она не задумываясь нанесет.

Когда в городе уже пошли разговоры о том, что Агриппина выходит замуж за Клавдия, она сказала мне: боги проклинают кровосмесительные союзы, а разве брак дяди с племянницей таковым не является?

— Смерть может быть верной союзницей, Серений. Она всем страшна. Следовательно, если хочешь победить, она должна быть на твоей стороне. Но смерть помогает только тем, кто ее не боится. А я ее не боюсь, Серений. — Она прикрыла лицо ладонями. — Она моя лучшая помощница. И я возьму верх.

Паллас и консул Вителлий поверили в это. И использовали всю свою власть, чтобы Агриппина стала женой Клавдия.

Поздно ночью Паллас впустил ее во дворец, и она пробралась в спальню императора. Агриппина сделала все, чтобы Клавдий понял, на какие удовольствия и ощущения он сможет рассчитывать, если женится на ней.

Консул Вителлий со своей стороны приложил немало усилий, убеждая сенаторов, что довольно будет декрета, чтобы брак между дядей и племянницей перестал считаться кровосмешением. И тогда не надо будет бояться кары богов. Консул был умелым оратором, но вряд ли он смог бы кого-нибудь убедить, если бы Агриппина не подкупила большинство сенаторов, выплатив тысячи сестерциев. Кроме того, она пообещала, что, став супругой императора, вернет сенату все его права. И прежде всего, уверяла она, следует помиловать Сенеку, который будет наставником ее сына.

Разве это не было весомым доказательством уважения к ассамблее, самым знаменитым оратором которой был опальный философ?

Ужасаясь, я восхищался этой женщиной, которая, даже не заключив еще своего брака, уже была готова перепрыгнуть через несколько ступенек той лестницы, что должна привести ее и сына к верховной власти. Я наблюдал, как она обволакивала Палласа, притягивая его к себе. Я слышал, как она говорила ему, что нужно устроить помолвку Октавии, дочери Клавдия и Мессалины, и ее сына Луция Домиция, соединив два знаменитых семейства, носителей одной и той же благородной крови.

Паллас удивлялся силе этого ветра, который гнал его вперед быстрее и дальше, чем можно было предполагать.

— Октавии всего восемь лет, — возражал он, — а вашему сыну лишь двенадцать.

Агриппина в несколько секунд разрушила это препятствие, напомнив, что у потомков Августа и Цезаря существует традиция обручений между детьми в самом нежном возрасте.

Опустив голову, Паллас пробормотал, что девочка уже помолвлена с сыном консула Силана — Юнием Силаном, командиром легионеров, прославившимся во время кампании в Британии. Клавдий ценил его как сына: воздал ему военные почести, оказывал всяческие благодеяния и даже пообещал ему в жены свою дочь — единственное существо, к которому он был по-настоящему привязан.

Гнев и презрение охватили Агриппину, и она закричала как раненое животное:

— Он обручил Октавию с Силаном! Он сделал это! Уж не готовит ли Клавдий наследника себе? — ярилась она. — Силан, став мужем императорской дочери, вполне может рассчитывать на престол, его семья достаточно благородна.

Агриппина встала перед Палласом. По сравнению с этим дородным человеком она казалась очень хрупкой.

— Этому не бывать! — отрезала она.

Через несколько дней по городу поползли слухи, распущенные Палласом, консулом Вителлием и Агриппиной, будто Юний Силан состоит в связи со своей сестрой Кальвиной. И как же человек, способный на такое святотатство, мог быть женихом дочери императора? Ведь боги ужасно гневаются и жестоко наказывают за кровосмешение, насылая на города и страны эпидемии, наводнения, пожары и ураганы?

Теперь оставалось просто задушить Юния Силана. Он попытался опровергнуть обвинения, призывая в свидетели тех, кто знал его с детства. Но всем было известно, кто тянет за веревку, которая затягивается на его шее. Никто не смел встать на пути Агриппины, будущей жены императора, сын которой скоро станет женихом Октавии вместо этого бедняги, с проклятиями изгнанного из города.

На форуме горожане давили друг друга, чтобы приветствовать Клавдия: сенат предписывал ему жениться на Агриппине, проголосовав за специальный декрет, объявляющий брачный союз между дядей и племянницей вполне законным. Теперь сенаторы ждали, что император подчинится их воле.

Шутка, которую Агриппина, Паллас и Вителлий сыграли с Клавдием, не показалась мне смешной. Но это был лишь первый акт.

Когда Агриппина шла к алтарю, остальные сцены жестокой пьесы были уже написаны. Пока что она умело изображала покорную жену, с потупленным взором и неслышной походкой, а будущий супруг, с довольной физиономией, казался хозяином положения, ведущим под венец добродетельную невесту.

В толпе родственников стояли будущие жених и невеста — Октавия и Луций Домиций: преемственность была обеспечена, мечта Агриппины начинала сбываться.

Вечером в день свадьбы я узнал, что Юний Силан покончил с собой.

Смерть стала союзником Агриппины.

8

На следующий день после свадьбы Агриппина появилась увенчанная короной, одетая в широкую и длинную тунику, расшитую золотом. Огромная толпа сенаторов, трибунов и консулов, высших чиновников, центурионов, гвардейцев-преторианцев, всадников, богатых вольноотпущенных и даже послов Парфянской империи приветствовала ее поклонами, когда она и ее сын вступали в большой зал приемов и аудиенций императорского дворца. Ей хватило одной ночи, чтобы сбросить маску и показать, что брак с императором для нее не более чем ступень к абсолютной власти, которой она хотела для себя и сына.

Луций Домиций был красив: длинные светлые локоны обрамляли правильные черты его лица, обращенного к матери.

Агриппина, положив руку на плечо сына, вела его, останавливая то возле влиятельного сенатора, то возле консула Поллиона, о котором уже говорили, что ему поручено внести в сенат предложение, предписывающее хлопотать перед императором о скорейшем обручении Октавии и сына Агриппины.