Унижение России. Брест, Версаль, Мюнхен - Анатолий Уткин Страница 10

Второе сдерживало первое. Играла свою роль и критическая значимость момента. На этой стадии мировой войны Британия и Франция не могли слишком много внимания уделять определению возможностей сокрушения большевистского режима. Немецкие дивизии держали под прицелом Париж. Запад стоял на краю гибели, вопрос спасения был абсолютно приоритетным. Задача восстановления той или иной формы государственности в России отступила на второй план. Нужно было использовать наличное. Лучшее, что мог сделать старый Запад в собственных же интересах, — это поддержать Россию в боеспособном положении, чтобы отвлечь возможный максимум германских сил. Лорд Бальфур прямо сказал кабинету министров: «Наши интересы диктуют предотвратить, насколько это возможно, уход России в германский лагерь» [54]. Были и более горькие суждения. 19 декабря 1917 г. генерал Пул писал в Лондон: «Если бы я был художником, я бы послал вам картину будущего — германский посол сидит за столом с Лениным по правую руку и Троцким по левую, вкушая все плоды России. На заднем плане клерк из нашего посольства собирает косточки» [55].

В Париже галльская экспансивность брала верх над соображениями осторожности. Следует действовать, а не ждать покорно судьбы, диктуемой Людендорфом. 21 декабря французы предложили англичанам разделить сферы влияния в Южной России. Франция будет ответственна за Румынию и Украину, а Британия — за более близкий к британской Персии Кавказ и Дон. Не только среди французов стали выходить вперед горячие головы. Специально посланный в Россию британский майор Бантинг писал в Лондон 29 декабря 1917 г.: «Необходимо создать здесь, ценой любых усилий, совершенно новую и мощную организацию, чтобы не терять связей с Россией в условиях, когда в руках немцев находится большинство козырных карт. Создание новой организации потребует не менее шести месяцев. Большие возможности обещает сибирская торговля. Сибирь удалена от Германии, и возможности развернуться здесь огромны» [56]. Уже на подходе к Брест-Литовску мы слышим новый язык, видим новый подход, базирующийся на том, что промедление в России смерти подобно, что нужно опередить здесь немцев.

В эти переломные недели американцы действовали с основательностью и энергией людей, переделывающих мир. Как и в ряде прочих межсоюзнических вопросов, Вильсон здесь пошел своим путем. Создается впечатление, что американцы ощутили свой шанс в России. Они полагались на свою энергию и действовали с предприимчивостью неофитов. Отчасти они были удовлетворены растерянностью старых столиц Европы (как уже говорилось, из опубликованных тайных договоров они узнали, что в мире победившей Антанты не было места новой, мощной Америке). Если планировавшийся Антантой мир рухнул, то и слава богу. В отличие от ставших «неконтактными» англичан и французов, посол Френсис поручил своим людям установить связи с Троцким. Его поддерживал генеральный консул в Москве М. Саммерс, уверенный в необходимости американского присутствия на флюидной русской сцене. Следует «оказать моральную поддержку лучшим элементам России, которые в конечном счете неизбежно одержат верх; американские организации в России должны быть укреплены» [57]. Такие американские представители в России, как генерал У. Джадсон, полагали, что европейский Запад потерял моральные и материальные рычаги воздействия на Россию и только президент Вильсон еще обладает значительным авторитетом, необходимым для воздействия на массы русского народа.

Этот «вызов» президент Вильсон принимал. Он отвечал его историческому видению да и эмоциональным потребностям. История, столкнув между собой две европейские группировки, давала ему положение арбитра и лидера, а он старался соответствовать исторической задаче. И если Ллойд Джордж и Клемансо замкнулись в глухих проклятьях советскому режиму, то Вудро Вильсон старался смотреть на происходящее в стане русского союзника с более широких позиций. Он утверждал, что «ни в коей мере не потерял веры в результат происходящих в России процессов» [58]. Президент находился на пути создания полномасштабной идейной программы Америки в текущем мировом кризисе — знаменитых «14 пунктов».

Теперь немцы имели возможность перевести до 100 своих дивизий с Восточного фронта на Запад, что вызывало паническое состояние в западных столицах. Перед Западом стояли задачи, требовавшие немедленного решения, такие, как блокирование последствия выхода из войны Румынии. Напомним, что Румыния долго торговалась, прежде чем вступила в войну на стороне Антанты. Теперь, в условиях выхода России из войны, она оставалась на востоке тет-а-тет с австро-немцами. Это не обещало ей ничего хорошего. Британскому военному кабинету было доложено, что в ноябре (в отличие от марта 1917 г.) далеко не все русские части покорно подчинились новой власти в Петрограде. На Юге России генерал А. Каледин начал формировать воинские части, противостоящие большевистскому режиму. В Лондоне задавали вопросы о том, кто такой Каледин, каковы масштабы его движения, имеет ли оно будущее. Британский кабинет достаточно отчетливо осознавал щекотливость вопроса. Прямая помощь инсургентам грозила немедленно оборвать официальные связи, необратимо подтолкнуть большевиков в объятия немцев. Дело грозило решительным отчуждением России от Запада [59].

Но если прямое вмешательство Британии опасно, то не может ли функцию организатора противодействия русским пацифистам взять на себя третья сторона? Пусть румыны, нуждающиеся в помощи (они оказались одни перед лицом австро-германской угрозы), найдут общий язык с Калединым. Если же румынская армия отступит в пределы России, то и в этом случае предварительная договоренность с Калединым облегчит ее участь. Представитель Британии в Бухаресте сообщал, что румынам скорее всего понадобится «с боями пробиваться в Россию для объединения своих сил с казаками; им придется, возможно, в конечном счете, влиться в британские войска, расположенные в Месопотамии» [60].

Ллойд Джордж и Бальфур не хотели принимать роковых решений до тех пор, пока Запад в целом не определит более отчетливо свою позицию в отношении России. Первый случай для выработки общего подхода представился в конце ноября 1917 г. на союзнической конференции в Париже с участием в ней (впервые) наряду с европейским Западом американцев. Парижская конференция должна была, во-первых, определить, какой будет новая западная стратегия в отношении России, и, во-вторых, способны ли американцы одним махом оседлать мировую дипломатию. В Лондоне и Париже были готовы положить на чашу весов почти все для того, чтобы, спасаясь от германской гегемонии, не попасть в структуру, возглавляемую американцами. На конференции министр иностранных дел Бальфур задал французским, американским и итальянским коллегам принципиальный вопрос: может ли Запад позволить себе милость в отношении России — освободить ее от обязательства не заключать сепаратный мир? В концепции Бьюкенена — Бальфура доминировал следующий резон: сохранение дипломатических связей с Россией должно укрепить ее решимость сопротивляться в случае крайних германских требований. Возникала надежда, что сразу же увянет тезис большевистской пропаганды о желании Запада обескровить Россию, уже надорвавшую свои силы. Рано или поздно России придется уйти из зажигательного мира лозунгов в суровый мир реальности, где ей противостоят дивизии кайзера.