Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах - Евсей Гречена Страница 10

20 июля (1 августа) главные силы 1-й Западной армии соединились в Смоленске и стали лагерем. В то же время и князь Багратион быстро шел к этому русскому городу.

Надежды Наполеона на быструю развязку рушились. На этот раз он уже совсем, казалось, держал победу в руках, и снова она ускользнула, и «самые верные, самые на этот раз бесспорные расчеты рассеялись, как дым».

Как ни стремился Наполеон разбить русские армии порознь, у него ничего не получилось. Пройдя за 38 дней отступления более шестисот километров, 22 июля (3 августа) 1-я и 2-я Западные армии соединились в районе Смоленска. Это было первой большой неудачей Наполеона в войне 1812 года.

* * *

А 21 июля (2 августа), то есть когда обе русских армии находились на расстоянии всего одного перехода друг от друга, князь Багратион лично приехал в Смоленск и тотчас же явился к Барклаю. При встрече Михаил Богданович сказал:

— Узнал о вашем приезде в Смоленск… А то я уже сам готов был ехать к вам.

Генерал А. И. Михайловский-Данилевский рассказывает:

«При свидании главнокомандующих все объяснилось; недоразумения кончились <…> Князь Багратион был старше Барклая де Толли в чине, но от Барклая де Толли, как облеченного особенным доверием монарха, не были сокрыты мысли Его Величества насчет войны, и ему, как военному министру, были также известны состояние и расположение резервов, запасов и всего, что было уже сделано и приготовлялось еще для обороны государства. Князь Багратион подчинил себя Барклаю де Толли, который в прежних войнах бывал часто под его начальством.

Первое свидание продолжалось недолго. Оба главнокомандующие расстались довольные друг другом».

После этого Барклай написал императору Александру:

«Долгом почитаю доложить, что мои сношения с князем Багратионом самые лучшие».

В свою очередь, князь Багратион написал Его Величеству:

«Порядок и связь, приличные благоустроенному войску, требуют всегда единоначалия; еще более теперь, когда дело идет о спасении Отечества».

В ответ император написал Барклаю де Толли:

«Я весьма обрадовался, услышав о добром согласии вашем с князем Багратионом. Вы сами чувствуете всю важность настоящего времени, и что всякая личность должна быть устранена, когда дело идет о спасении Отечества».

В тот же день император ответил и князю Багратиону:

«Зная ваше усердие к службе и любовь к Отечеству, я уверен, что в настоящее, столь важное для оного время вы отстраните все личные побуждения, имея единственным предметом пользу и славу России. Вы будете к сей цели действовать единодушно и с непрерывным согласием, чем приобретете новое право на мою признательность».

Эх, если бы все так и обстояло на самом деле…

* * *

А ведь объединенным русским армиям «надлежало только сообразить дальнейшие действия».

К сожалению, «сообразить дальнейшие действия» было весьма непросто, если не сказать невозможно, и проблема тут состояла в том, что все разговоры о единодушии и согласии между Барклаем и Багратионом представляли собой лишь попытку выдать желаемое за действительное.

Бывший гораздо лучше осведомлен о реальном положении дел в войсках генерал А. П. Ермолов потом в своих «Записках» написал о Барклае де Толли так:

«Соединение с князем Багратионом не могло быть ему приятным; хотя по званию военного министра на него возложено начальство, но князь Багратион по старшинству в чине мог не желать повиноваться. Это был первый пример в подобных обстоятельствах и, конечно, не мог служить ручательством за удобство распоряжений».

Военный историк Карл фон Клаузевиц:

«Император формально не передавал генералу Барклаю верховного командования над обеими армиями, опасаясь обидеть князя Багратиона. Правда, Барклай был старшим генерал-аншефом (генералом от инфантерии), и этого обстоятельства, в крайнем случае, было бы достаточно для того, чтобы иметь некоторый авторитет перед другими генералами. Однако для такого ответственного поста, как командование армиями, значение одного старшинства в чине никогда не считалось достаточным, и во всех государствах признавалось необходимым специальное полномочие монарха. Так как Багратион был лишь немногим моложе Барклая, а боевая слава обоих была приблизительно одинаковая, то император, конечно, предвидел, что определенно подчеркнутое подчинение его Барклаю будет обидным. Как, собственно, обстояло дело с главнокомандованием, никто в точности не знал, да и теперь, я полагаю, историку нелегко ясно и определенно высказаться по этому вопросу, если он не признает, что император остановился на полумере; надо полагать, что он рекомендовал князю Багратиону входить в соглашение с Барклаем по всем вопросам вплоть до изменений в группировке. Автору неизвестно, имелось ли уже тогда намерение поставить во главе обеих армий князя Кутузова, однако в войсках стали говорить об этом назначении лишь незадолго перед тем, как оно состоялось, и притом как о мере, ставшей необходимой вследствие нерешительности Барклая. По всей вероятности, император захотел посмотреть, как поведет дело Барклай, и тем самым оставить себе открытым путь для назначения другого главнокомандующего».

Сказанное выше, безусловно, нуждается в пояснениях.

Прежде всего, Багратион был не «лишь немногим моложе» Барклая де Толли. Он был моложе аж на одиннадцать с лишним лет. Что же касается всего остального, то тут лучше привести оценку находившегося гораздо более «в курсе» генерала Ермолова. В его «Записках» читаем:

«Князь Багратион приехал к главнокомандующему, сопровождаемый несколькими генералами, большой свитой, пышным конвоем. Они встретились с возможным изъявлением вежливости, со всеми наружностями приязни, с холодностию и отдалением в сердце один от другого. Различные весьма свойства их, нередко ощутительна их противуположность. Оба они служили в одно время, довольно долго в небольших чинах, и вместе достигли звания штаб-офицеров.

Барклая де Толли долгое время невидная служба, скрывая в неизвестности, подчиняла порядку постепенного возвышения, стесняла надежды, смиряла честолюбие. Не принадлежа превосходством дарований к числу людей необыкновенных, он излишне скромно ценил хорошие свои способности и потому не имел к самому себе доверия, могущего открыть пути, от обыкновенного порядка не зависящие».

Прежде чем продолжить цитирование слов генерала Ермолова о Барклае, хотелось бы сказать следующее: Алексей Петрович не любил Михаила Богдановича.

Историк В. Н. Балязин по этому поводу пишет:

«Для Барклая Ермолов идеальной фигурой не был. Признавая его несомненные воинские дарования, огромную память, неутомимость в труде, обширные познания в деле и незаурядную храбрость, Барклай вместе с тем знал, что Ермолов не любит его, что он коварен и отменно хитер, и от него можно нажить немалых козней <…> Но, как бы то ни было <…> ему пришлось служить с Ермоловым до конца войны».