Лев пустыни - Юлия Галанина Страница 10

Ах, это но…

Тринитарии свяжутся с госпожой Бибигюль. Хорошо, предположим, она назначит цену выкупа. У «французской принцессы» цена будет просто громадная, это уж точно. Где брать деньги?

Даже если они доберутся до мадам Изабеллы (тринитарии ведь посредники, свои деньги за пленников они не выкладывают, разве уж только за самых неимущих), так вот, даже если они доберутся до мадам Изабеллы, нужную сумму она не соберет. С деньгами в графстве туго.

Да и зачем матушке тратиться на дочь, если, здраво рассуждая, после гибели Жанны все графство отойдет ей и ее возможным детям от нового брака.

Грех так, конечно, думать. А никуда не денешься – отсутствующая или почившая дочь для мадам Изабеллы гораздо выгодней.

Против выгоды даже десять заповедей не всегда побеждают.

И к Анне Бретонской не обратишься. У бедной девочки денег ничуть не больше, чем у мадам Изабеллы. Если не меньше. И весь двор, наверняка, уже знает, что она, Жанна, находится в инквизиционном розыске…

Выкупиться, чтобы попасть на костре или в монастырь под строгий надзор, келейное заточение?! Ну уж нет! Лучше раствориться на Востоке.

Эта приторноголосая Бибигюль часами расписывает, как хорошо будет жить французская принцесса в гареме. Есть на золоте и утопать в драгоценностях. Станет любимой женой…

А чем черт не шутит? Охмурить султана или халифа, кто там будет. А потом сбежать на Кипр. К Марину…

Марин, Марин… Все преодолею, а доберусь до тебя… И стану королевой Кипра… В твоем сердце…

И никто меня не остановит! Горло перегрызу каждому, кто встанет на пути! Пусть катятся к Сатане!

* * *

После третьей ночи Жанна вежливо попросила евнуха впредь ей с такими предложениями не обращаться.

И с мрачным удовлетворением увидела, как округлились у него глаза. Вот так! Французские принцессы не просят о помощи! Никогда!!!

И четвертую ночь ревела в подушку.

* * *

Фатима продолжала вечернюю эпопею.

– Ну вот, мой цвэточек, слава Аллаху, Ала ад-Дин зажил неплохо. Он и его матушка скушали все сласти со столики, а потом он продавал на рынке серебряные блюда, и покупал еду.

Когда столик кончился, они попросили у джинна еще один, скушали сладости с него и стали продавать новые освободившиеся кувшины и блюда.

И такая жизнь им нравилась. И они считали себя богачами.

Ала ад-Дин теперь часто бывали на рынке и узнали, что стекляшки из его карманов – драгоценные камни, каких нет и в казне султана.

И вот в один такой день Ала ад-Дин был на рынке, смотрел, что есть дорого, а что есть дешево. И услышал крик глашатая:

«Всем запереть лавки и склады, закрыть двери и окна, и не одной душе не быть на улице. Дочь султана, прекрасная Бадр аль-Будур идет в баню!»

Ала ад-Дин подумал: «Все говорят, что она красавица. Хочу посмотреть!»

И спрятался за дверью бани. Щелка там была.

Бадр аль-Будур вошла в баню и сняла покрывало.

А Ала ад-Дин увидел та-акую бесподобную красавицу, какой он никогда не видел!

А из женщин раньше он видел только свою матушку. Почтенную и уважаемую женщину, но увы, старую!

И вот Ала ад-Дин увидел дочь султана. И сердце его заболело от любви. И печень заболела. И второе сердце мужчины тоже заболело!

Ты поняла меня, мой цвэточек?

Для женщины нет ничего важней, чем вызывать любовь мужчин! Запомни мои слова!

И не верь словам другой, глупой женщины, если она говорит: «Надо работать, прясть пряжу, шить одежду!»

Надо, чтобы у мужчины от любви к тебе болели печень, сердце и все остальное.

И тогда не надо прясть пряжу, чтобы купить лепешку!

А будешь кушать каждый день жареного барашка, ходить вся в золоте и иметь красивые руки и лицо!

– Но Вы же живете одна? – не удержала слов на языке Жаккетта. – Где ваш мужчина с больным сердцем?

Фатима закатилась от смеха.

Вытирая слезы, выступившие в уголках глаз, она сказала:

– Мой цветочэк! Я – не простая женщина, а женщина с достатком. Я всю жизнь вызывала любовь у мужчин и теперь мне не надо господина, чтобы кушать барашка каждый день. Я сам себе хозяйка!

– Ваш господин умер? – спросила Жаккетта.

– На твой вопрос есть два ответа. Да и нет.

Почему нет? Потому что я не обычная женщина, которых как камешков на берегу.

В мусульманском мире есть немного женщин, которым завидует даже дочь султана!

Я – альмея! Аллах милосердный сниспослал мне эту судьбу!

Альмеи поют, танцуют и играют музыку. Мы – лучшее украшение для любого пира, для любого дома. Почему злиться Бибигюль? Потому что даже выскочи она из кожа – она не будет альмеей!

Я была во многих городах, долго жила в Багдаде, Кустантынии [13], Мисре. Танцевала для очень большого господина…

Фатиме было очень приятно вспоминать прошлое. Она опять смахнула слезу, но уже слезу умиления от воспоминаний.

– Меня любило много мужчин и та-акой великий господин! Один поэт, да будет ему сладко в раю, написал про меня стихотворение! Как плохо мой цвэточек, что ты не понимаешь его строчек. Это словно ожерелье из жемчужин, нанизанных одна за другой! На вашем грубом языке это будет так:

Фатима закатила глаза и, сжав ладони, продекламировала:

Приди ко мне, моя небесная альмея,

Моя возлюбленная гурия!

Приди на закате дня

К старой смоковнице!

Сладкие ароматы и песни мавра

Заставляют меня, о Фатима, грезить о любви!

Какой другой женщине напишут такие прекрасные слова?! Для мерзавки Бибигюль – никогда!

Это первый ответ на твой вопрос. Нет.

Второй ответ. Да.

Я долго жила с одним господином. Он меня любил, я его любила. Сильно любила. Сейчас он умер.

Я не хочу возвращаться в Каир – моя душа будет болеть. Я пока буду жить здесь, в Тарабулюсе. А потом буду думать. Я сама себе хозяйка!

Но когда я продам тебя в гарем, мой цвэточек, я сделаю себе подарок. Я куплю пегого мула! Всего в колокольчиках! Представляешь, как красиво? И как обозлится Бибигюль?!

Фатима причмокнула от восторга.

– А почему вы меня не сделаете альмеей? – поинтересовалась Жаккетта. – Раз сами умеете? Я тоже хочу быть сама себе хозяйка.

Фатима опять залилась смехом.

– Прости мои слова, прекрасный цвэточек, но из христианской девушки такая же альмея, как из Масрура халиф, как из мерина жеребец! У альмеи вместо крови в жилах течет любовь! А у вас – кислое молоко!