Рождение богов (Тутанкамон на Крите). Мессия - Дмитрий Мережковский Страница 10

– Отчего же царь не посылает войск в Ханаан? – спросил Идомин.

Тута предвидел вопрос, но ответить на него было не так-то легко.

– Царь Египта воевать не хочет ни с кем: мир, говорит, лучше войны, – начал Тута и не кончил: ответ ему самому показался нелепым.

– Как же так, не воевать ни с кем? – удивился Идомин. – Ну а если враг войдет в землю царя, и тогда воевать не будет?

– Может быть, и тогда, – опять начал Тута и не кончил; смутился, поспешил прибавить: – Мысли царя, как мысли божьи, неведомы. Но, думаю, что, если враг нападает, царь обороняться будет.

– Да ведь уж напал: Ханаан – земля царская. Чего же он ждет?

– Не мне, рабу, судить царя моего: он лучше знает, что делает, – ответил Тута смиренно.

Идомин взглянул на него молча, пристально. Вдруг наклонился, потрогал себе пальцем лоб и шепнул ему на ухо:

– Здоров ли царь?

– Как солнце в небе, здравствовать изволит его величество, – проговорил Тута привычные слова привычным голосом и невольно потупился: колючие глазки вонзились в него, как иголочки, а когда он опять поднял глаза, Идомин прочел в них безмолвный ответ.

– Слава Великой Матери, да сохранит она здравие царя, брата моего, во веки веков! – проговорил он тоже привычные слова.

Они поняли друг друга без слов: царь Египта – сумасшедший.

– Да, мир лучше войны, – продолжал Идомин как будто про себя, тихо и задумчиво. – Все люди – братья, сыны единого отца небесного, Солнца Атона-Адуна. Не воевать ни с кем, перековать мечи на плуги – о, если бы так! А ведь и было так, в начале дней. Как в древних песнях поется:

Первые люди не знали бога войны и убийства, —Знали одну милосердную Матерь, пречистую Деву;Жертв заколаемых кровью святых алтарей не сквернили;Все на земле было кротко, и птицы, и звери, ласкаясь,К людям доверчиво льнули, и пламя любви в них горело.

Тута смотрел на него с любопытством: «Славит Великую Матерь, а сам родную мать убил», – думал, но – странно – без возмущения, как будто очарованный видением золотого века.

– Так было – так будет: вот чего хочет Ахенатон Уаэнра, Радость Солнца, Сын Солнца Единственный! Проклят Амон, бог войны; благословен Атон, бог мира. Не так ли, сын мой?

– Ты знаешь учение царя? – удивился Тута.

– Как не знать? Адун-Атон – один и тот же бог, у нас и у вас.

– Нет бога, кроме Атона: у всех народов он один, – повторил Тута равнодушно, как школьник скучный урок.

– А учеников у царя много? – спросил Идомин.

– При дворе и в Ахетатоне, новом городе Солнца, много.

– А в других городах?

– Есть и в других.

– Мало?

– Да, меньше.

– А народ что?

– Народ верит в старых богов.

– Не хочет нового? Бунтует?

– Нет, у нас насчет бунтов строго.

– Казните?

– Казним.

– И царь об этом знает?

– Зачем царю знать?

– Ну, да ведь всех не переказнишь?

– Нет, всех нельзя.

– А ведь плохо царю без народа, одному против всех! – вздохнул Идомин сокрушенно. – Ты как думаешь, сын мой, кто сильнее, один или все?

– Все, – ответил Тута с убеждением и вдруг спохватился: «Что он меня допрашивает?»

– Жаль брата моего возлюбленного! – вздохнул Идомин еще сокрушеннее. – Спасти его нельзя. Погибнет сам и других погубит. Глупы люди и злы: жить в мире не могут, должны воевать. Война им лучше мира. Ты как думаешь, сын мой, всегда будет война?

– Всегда, – опять не удержался Тута, ответил искренне.

– А если так, не устоять Атону против Амона, – продолжал Идомин. – Велик Ахенатон пророк, из рожденных женами не было большего. Но малые пожрут великого, все – одного. «Люди едят плоть мою», – знаешь, о ком это сказано?

– О Сокровенном, чье имя несказанно, – повторил Тута опять как школьник скучный урок: помнил, что это сказано в Книге Мертвых об Озирисе, боге растерзанном.

– Да, о Нем. Великая Жертва, от начала мира закланная, – Он, Радость Солнца, Сын Солнца Единственный – Ахенатон Уаэнра! – воскликнул Идомин, и глаза его вдруг вспыхнули таким исступленным, почти безумным огнем, что Туте сделалось страшно.

Слава Отцу Несказанному!Слава Сыну Закланному!Слава Тебе, Великая Мать! —

произнес царь уже по-критски, подняв руки к небу молитвенно.

И вдруг, опять наклонившись, шепнул Туте на ухо:

– Хочешь быть царем?

Тута вздрогнул, отшатнулся.

– Мне царем не быть.

– Почему?

– Есть другой наследник, Заакера, супруг старшей дочери царя.

– Сегодня он, а завтра ты.

Колючие глазки вонзились в него, как раскаленные иголочки.

– А если будешь царем, не скажешь: «Мир лучше войны»? – спросил Идомин.

– Что говорить о том, чего не будет, – вздохнул Тута, и глаза у него вдруг загорелись, кулаки сжались. – Будь я царем, проучил бы я всю эту сволочь как следует!

– Какую сволочь?

– Хабири нечистых, хетеян-разбойников!

– Не они страшны.

– А кто?

– Люди севера, Железные. Слышал о них?

– Слышал: данауны, дардануйи, илиуны, пулазати, ахаваши, – назвал Тута имена полудиких, для Египта еще баснословно далеких племен: данаев, дарданцев, илионян, пелазгов, ахеян.

– И о брате о моем, Сарпедомине, слышал?

– Слышал. Он к ним бежал, к Железным?

– К ним. Хочет их вести на меня, за мать отомстить. Но видит Великая Матерь, чист я от крови матерней! Не я ее убил, а он. И моей души ищет, злодей, братоубийца. Будь он проклят, проклят, проклят! – шептал Идомин, с ужасом выставив руки вперед и оглядываясь на дверь, как будто за нею был брат. – Горе нам, если придут Железные! Сначала нам, а потом и вам горе! Все сметут, разрушат, не оставят камня на камне. Придут из ночи Железные – и наступит железная ночь – конец всему!

– Что же делать? – спросил Тута.

– Быть вместе. Вместе мир спасем. Тебе – земля, мне – море. Хочешь?

– Хочу, – прошептал Тута, закрыл глаза, и опять показалось ему, что он летит.

Царь встал с престола, подошел к Туте, положил руки на голову его и произнес торжественно:

– Радуйся, брат мой возлюбленный, царь Египта, Тутанкамон!

Пазифайя

I