Пленник моря. Встречи с Айвазовским - Николай Кузьмин Страница 10

Местности, связывающие античный древний мир с колыбелью первых веков христианства, понравились И. К. не меньше прибрежья Адриатики и лазурных вод Неаполя. Скалы Афин он мысленно сравнивал со скалами Неаполя, Рим с другой колыбелью древних искусств, Византией, и расширял кругозор обширного запаса световых эффектов природы и водной стихии морей, набрасывая этюды и занимаясь без устали живописью. Вскоре по возвращении, летом 1846 года, он написал пятнадцать новых картин с быстротою волшебства, свойственной его кисти. «Вид Константинополя при луне» и «Принцевы острова на Мраморном море» произвели сенсацию в публике. По мнению Н. В. Кукольника, писавшего в «Иллюстрации» об этих картинах, Айвазовский явился в них для нас «в полной зрелости обширного своего таланта. Освещение дерзко, но исполнено удачно: зной разлит в картине так осязательно, что, кажется, ощущаешь его влияние. Очаровательное слияние красок и лунного света наполняет картины высшим эффектом». По воле государя картины эти вместе с «Афонской горой» и «Аю-Дагом ночью» посланы были на художественную выставку в Берлин, где имели шумный успех и заняли всю печать. Император германский Вильгельм и все его семейство отнеслись с большим сочувствием и участием к произведениям знаменитого русского художника, часть которых была приобретена императорским домом и осталась в Берлине.

В начале 1852 года И. К. Айвазовский был в Москве после сопутствия императору Николаю Павловичу в плавании в Севастополь и присутствия при морских маневрах конца 1851 года. Здесь художник встретил в последний раз Н. В. Гоголя. По рассказу Ивана Константиновича, встреча носила самый сердечный оттенок, и его поразила при этом страшная худоба, бледность и страдальческое выражение лица великого русского писателя.

Тогдашний Гоголь казался тенью того веселого, оживленного и милого собеседника, которого Айвазовский видел в Риме и во Флоренции двенадцать лет тому назад и вскоре после того встречал и оставил в Петербурге.

Мрачный, суровый мистицизм и религиозная пылкая восторженность, порой граничившая с помешательством, по его словам, резко изменили Гоголя и нравственно, и телесно. Во время этой встречи с ним Иван Константинович успел только немногими фразами обменяться с Гоголем, но от слов нашего бессмертного певца Малороссии и дореформенной России веяло мертвящей апатией, холодом кельи или могилы… В том же 1852 году И. К. довелось встретиться в последний раз и с В. А. Жуковским, так горячо и сочувственно относившимся к первым юношеским успехам Ивана Константиновича. В последний раз Жуковский крепко сжал его руку и долго провожал его своим пристальным, задумчивым, грустным взглядом, напутствуя его пожеланием дальнейших успехов на художественном поприще. Вскоре после своей встречи с художником, в этом же 1852 году, под гнетом того же мистицизма скончался В. А. Жуковский. Нечего и говорить, с какой скорбью отнесся И. К. Айвазовский к полученной вести о смерти поэта.

1852 год готовил для него еще один мрачный сюрприз.

Под конец года в Петербург пришла весть о кончине незабвенного друга и учителя И. К. – К. П. Брюллова, советам которого и помощи Айвазовский, по собственному его сознанию, весьма многим не раз был обязан, о чем он вспоминал даже во дни недавнего, свежего в нашей памяти еще юбилея Брюллова.

Император Николай I и прекрасная «гречанка» у Айвазовского. Айвазовский и Л. Н. Толстой. Подробности жизни Гоголя и Айвазовского в Риме. Чтение «Мертвых душ» и подарок Гоголя Айвазовскому.

Во время работы художника, по приезде из-за границы, над картиною для графини Бобринской (рожд. Самойловой) с ним был следующий случай. По желанию графини Иван Константинович задумал на берегу изображаемой им местности («Афонская гора и остров Архипелага») написать группу грека и гречанки, беспечно любующихся закатом солнца. Гречанку в небрежной позе, с роскошными, распущенными волосами, художник намеревался скопировать с находившейся тогда в Петербурге жены брюссельского адвоката Дютье, с которым он познакомился за границею. Красавица охотно согласилась посетить мастерскую Ивана Константиновича (он жил тогда возле Ордонанс-Гауза, в доме Яковлева) и позировала в восточном костюме, состоявшем из шелковой сорочки, опоясанной шарфом. Предложив посетительнице отличный завтрак с бутылкою шампанского, художник занялся списыванием фигуры с добровольной натурщицы, приказав слуге отказывать посетителям.

Углубленный в живопись, Айвазовский вдруг услышал в коридоре голос посетителя, перед которым отверзаются не только все двери дворцов и чертогов вельмож, но и самые царские врата храмов Божьих, – короче сказать, посетителем художника был государь Николай Павлович, третий раз удостоивший Айвазовского своим посещением. С палитрою в руках, в рабочей своей куртке, художник поспешил встретить своего августейшего гостя. Государь, обращаясь к Айвазовскому, упомянул о заказе морского вида для дворца; затем, быстро проходя в мастерскую, спросил: «Что пишешь нового?» Иван Константинович не успел ответить, как государь уже переступил порог мастерской. Г-жа Дютье, вскочив с места, краснея за свой костюм, сделала глубочайший реверанс путаясь в шарфе, упавшем с ее талии. Государь с любезной улыбкой поклонился растерявшейся француженке, шепнув Айвазовскому: «Очень недурна: кто такая?»

Назвав императору свою «гречанку», Айвазовский поспешил объяснить сюжет картины и для кого она пишется. «Этот костюм нужен был для картины», – пояснил он.

– Да, да… нужен, очень нужен! – сказал государь, улыбаясь, и, отходя к картине, опять произнес вполголоса: – Барыня очень недурна… для картины. А кому ты ее пишешь?

– Графине Бобринской, ваше величество.

– Так, так, хорошо. – Откланявшись француженке, государь вышел, смеясь, в другую комнату, опять напомнил художнику о заказе и, прощаясь с ним, сказал: – Смотри, моря-то мне не забывай!

Айвазовский считал себя всегда горячим поклонником Пушкина и Гоголя и восхищался, как художник, женскими типами и образами в произведениях Тургенева и Толстого. Из художников-беллетристов он предпочитал Л. Н. Толстого «за его стремление к правде и душевную чистоту», как он выражался. И. К. рассказывал нам еще так недавно, что с увлечением зачитывался «Войной и миром» и находил в романе много простой художественной правды и задушевности. И вот теперь ему стали приписывать полнейшее незнакомство с Толстым, его взглядами и названным романом, который ему, будто бы, «не было времени читать».

«Парусник в море». 1887 г. Пейзаж вмонтирован в фотопортрет И. К. Айвазовского.

«Для меня жить – значит работать».

Айвазовский находил в разговорах всегда особенно привлекательной из женских образов в русской литературе именно героиню Наташу Ростову, и в этом отношении он вполне сходился с И. Е. Репиным, который также, по его словам, восхищался героиней романа Л. Н. Толстого. И. К. прочитал первые рассказы Л. Н. (из «Севастопольской обороны», по совету императора Николая Павловича, обратившего внимание его на них и восхищенного ими в 1855 г. По рассказу его, за них, по приказанию императора, Толстой был переведен с 4-го бастиона в другое, менее опасное место). К этой эпохе относится и первая встреча И. К. Айвазовского с графом Л. Н. Толстым, юношеские речи которого произвели на него такое же впечатление горячей и дышащей вдохновением убедительности, как и позднейшие сочинения. Роман «Война и мир» появился в 60-х годах, и И. К., заинтересованный Толстым, прочел его раньше «Анны Карениной», напечатанной в 1877 году.