Танковые рейды 1941-1945 - Амазасп Бабаджанян Страница 10

Однажды я услышал:

— Бабаджанян, в ротную канцелярию!

В ротную канцелярию зря не приглашали, только если проштрафился. Шел я и думал — вроде бы ни в чем не провинился. Но все-таки было тревожно.

За столом сидели наши комроты Чеков и старшина роты Кантемиров.

— Садитесь! — коротко сказал Чеков. — Как идут комсомольские дела?

Я доложил.

— Об учебе не спрашиваю, знаю, — продолжал Чеков. — У нас к вам другой вопрос. Вот вы комсомольский вожак и учитесь отлично… — Ротный остановился, почему-то сурово на меня посмотрел и сказал решительно: — Почему в партию не вступаете?

Вопрос был неожиданный. Я сказал, что считаю себя недостаточно подготовленным…

— Это хорошо, что сознаете ответственность такого шага для молодого человека.

— И рекомендации не знаю, у кого просить, — продолжал я.

— Об этом можно подумать, — заметил Кантемиров, и они с Чековым переглянулись.

— У вас есть все данные, чтоб подать заявление в партию, — сказал Чеков. — Учитесь успешно, служите образцово, ведете руководящую комсомольскую работу. Что же еще? А рекомендацию… вот вам моя. — И он протянул мне бумагу.

— И моя, — сказал Кантемиров, протягивая мне с улыбкой вторую бумагу.

От нахлынувших чувств я растерялся.

— Иди, дружище, сочиняй заявление, — сказал Чеков и крепко пожал мне руку: — Уверен — не подведешь.

Это было зимой 1927 года. Уже нет в живых ни комроты Чекова, ни старшины Кантемирова, этих дорогих мне людей, моих первых наставников и учителей, давших мне путевку в партию коммунистов, с которой вот уже ровно полвека связана вся моя жизнь.

Я смело говорю — вся жизнь. После окончания военной школы мне предлагали пойти на военно-политическую работу, на должность политрука роты. И хотя я предпочел строевую службу, пошел командовать взводом (и, думаю, не ошибся в выборе своей военной специальности), действительно вся моя жизнь органически связана с партией. В первый же год службы меня избрали членом партбюро полка, полк нес службу в Азербайджане, я был делегатом X партсъезда республики. Неоднократно избирался делегатом высших партийных форумов, членом партийных комитетов различных уровней.

Партия учила нас, молодых командиров, жить интересами народа, быть в гуще народа, учиться у народа его великой мудрости, учила служить народу. В курсантские годы перед нами был пример выдающихся борцов за свободу трудового народа, светлых рыцарей партии.

Над школой шефствовал завод — бывшие знаменитые Тифлисские железнодорожные мастерские, где работал до революции М. И. Калинин, где когда-то был рабочим М. Горький. Встречи с рабочим коллективом, вошедшим в историю революционного движения России, были лучшим средством идейного воспитания и политической закалки для курсантов.

По приглашению комсомольской организации к нам на собрание приезжали известные деятели революции и Советской власти в Закавказье — М. Цхакая, Г. Мусабеков и другие. Они не держали перед нами официальных речей, встречи с ними превращались в задушевные беседы. Но особенно, помню, мы, курсанты, любили их воспоминания о революционерах-боевиках — легендарном Камо, Петре Монтине, Ханларе…

Помню, мне, как комсомольскому отсекру ЗПШ, довелось приглашать на встречу с курсантами одного из руководителей Закавказской Федерации, председателя ЗакЦИКа товарища Миху Цхакая.

Я знал, что Михаил Григорьевич Цхакая — личность поистине легендарная: сподвижник Ленина, один из организаторов революционного движения в Закавказье, ныне председатель Советской власти всего Закавказья.

И к такому человеку шел я теперь. Мною овладело смущение, когда я ступил на мраморную лестницу бывшего дворца царского наместника Кавказа, где нынче располагался ЗакЦИК. И уж вовсе оробел я, когда за мной затворилась дверь огромного кабинета его председателя.

Навстречу мне быстро шагал, протягивая руку, невысокий человек в пенсне, с седой бородой, гладко зачесанными волосами.

Я вытянулся по стойке «смирно», начал было рапортовать:

— Товарищ председатель Центрального…

Но он не дал мне договорить, крепко взял за руку, обнял за плечи и буквально силой усадил на стул, сам сел рядом, энергично заговорил:

— Так, значит, молодежь хочет видеть председателя ЗакЦИКа? Хорошо, очень хорошо. Обязательно буду. А когда вам, сынок, это удобно?

— Когда вам удобно, товарищ Цхакая?

— Вот это неправильно. Вы, будущие командиры Красной Армии, живете по строгому распорядку, и не мне ваш регламент нарушать. Я сам солдат партии, а в партии тоже строгая дисциплина, и никому не дозволяется на нее посягать. Так всегда Владимир Ильич требовал. И строго взыскивал с нарушителей — в любом ранге. Договорились? — Из-за стекол пенсне лукаво и добродушно светились его глаза. — Значит, когда? — продолжал он. — Видимо, после конца ваших занятий. И… наверное, после того, как завершите подготовку к следующему дню занятий… Как эти часы у вас называются?

— Самоподготовка.

— Ну вот, после этой самой самоподготовки. Это в котором часу? И вообще, ну-ка опишите мне свой учебный день, — потребовал он.

Один за другим последовали вопросы: как живем, как питаемся, что читаем, какие газеты и книги приходят в библиотеку…

Выспросив все, Миха Цхакая встал, еще раз уточнил день и час встречи, проводил меня до дверей кабинета, обнял на прощание и только тогда отпустил.

Минута в минуту в условленное время он вошел в забитый до отказа зал нашей школы, смущенно остановил аплодисменты и заговорил.

Как он говорил! Это на самом деле был партийный пропагандист ленинской школы. Удивительная логика доводов облеклась в такую выразительную форму, что ей мог позавидовать любой публицист-литератор. Доходчивость, простота, выразительность — и все это при такой доверительной интонации, что, когда он кончил свою речь, аудитория взорвалась оглушительной овацией и из зала курсанты вынесли его буквально на руках.

А он смущенно произносил при этом:

— Ну зачем же так… Нельзя же так… — Решительно высвободился из курсантских рук и потребовал: — Ведите, показывайте, как живете, как учитесь. Только правду говорите. В чем нуждаетесь, поможем, вы — надежда рабочего класса, вы — защитники завоеваний трудящихся…

Прощаясь, пожимая руки всем, кто стоял рядом, он говорил:

— Зовите нас, руководителей, к себе почаще. И запросто. Плох тот руководитель, который отрывается от масс. Так учит Ильич…

Учиться у Ленина большевистской принципиальности, преданности делу рабочего класса, теплоте и отзывчивости в отношениях с товарищами, непримиримости к любым проявлениям классово чуждой идеологии призывал нас старейший деятель нашей партии.

Дух товарищества был непреложным законом молодой армии Советов. При этом он не входил ни в какое противоречие с законами армейской службы и дисциплины, не нарушал субординации.