Родина. Марк Шагал в Витебске - Виктор Мартинович Страница 10

Интересно при этом, что годы жизни М. Шагала в США (1941–1948) не сделали его американцем – он так и не выучил язык и все новости получал из газет, которые читал на идише.

Третья, самая большая часть идентичности М. Шагала – это идентичность русская. «Марк Шагал – русский» – так было сказано в одной из первых больших публикаций о М. Шагале за рубежом, напечатанной в газете «Дер Штурм» в 1923 г. «Русскость» М. Шагала постулируется едва ли не в каждой книге, которая пишется о нем в России. В 2003 г. был опубликован второй том фундаментальной монографии А. Крусанова [62]о русском авангарде, где все события, касающиеся возникновения «витебской школы», «витебского авангарда», интерпретировались в рамках российской визуальной идентичности. По мнению А. Крусанова, витебского авангарда как отдельного явления в художественной культуре 1919–1922 гг. не существует: есть лишь «витебский период» в творчестве русских художников К. Малевича, М. Шагала, Л. Лисицкого, М. Добужинского и др. [63]Красноречив раздел, в котором А. Крусанов рассказывает о времени работы М. Шагала уполномоченным по делам искусства в Витебске: «Левое искусство в провинции», название главки – «Юго-Западная Россия и Белоруссия».

Точку зрения А. Крусанова можно было бы воспринимать как часть интернациональной полемики об этнической и визуальной «прописке» художника, но туда же, в «российскую степь», заворачивает большинство зарубежных исследователей творчества. Так, в 2009 г. вышел русский перевод книги американца Б. Харшава, где в разделе «Вопрос о самоидентификации» рассматриваются многочисленные национальные составляющие «я» М. Шагала. Слов «Беларусь» и «белорусский» там просто нет. И это при том, что Витебск – город, без сомнений, белорусский и никто этот факт не оспаривает.

Почву для исключения М. Шагала из пространства белорусской идентичности в некотором смысле дал он сам, повсюду заявляя, что он – художник «русский»: «Меня хоть и во всем мире считают “интернац.” и французы рады вставлять в свои отделы, но я себя считаю русским художником, и мне это приятно» [64].

Однако что он имел в виду, когда называл себя «русским»? С какой именно Россией он себя ассоциировал? С Россией Петербурга и Москвы или с Россией Песковатика – еврейского района в пределах губернского Витебска? Можно ли считать «русским» тот язык, который он воспроизводит в своей публицистике, например в «Витебском листке»: «Пусть мы, как не прикрепленные нигде, ни в коем случае и пообедать права не имели…» [65] – или это такой же особенный русский, как тот, на котором разговаривают в Одессе? И можно ли продолжать называть Витебск «Россией» теперь, когда это просто фактически неверно?

Все эти странные вопросы возникают из-за одного необычного обстоятельства: государство, вернуть которому М. Шагала последние 20 лет пытаются витебские исследователи, попросту не существовало в годы жизни художника в Витебске. Подробный рассказ о том, что такое «белорусская история» или история «белорусского Витебска», занял бы отдельную книгу: тут нужно вспоминать о ВКЛ – могущественной литовско-белорусской державе, простиравшейся от Балтийского до Черного моря, об униатстве, о католицизме, о правах, данных евреям князем ВКЛ Альгердом; о включении Витебска в состав Российской империи в результате последнего раздела Речи Посполитой, о разгроме города русским царем Петром, о сожжении храмов его солдатами, о том, наконец, как в XIX в. поменялось значение слова «Литва»… Мы не будем утомлять читателя этими сложными подробностями. Расскажем лишь о том, что имеет непосредственное отношение к нашей теме и нашему периоду.

В момент появления в Витебске уполномоченного по делам искусств М. Шагала (сентябрь 1918 г.) суверенного белорусского государства не существовало. Первый раз слово «Белоруссия» зазвучало в речах представителей органов управления лишь через 3 месяца, в декабре 1918 г., когда VI Северо-Западная областная конференция РКП(б) в Смоленске провозгласила себя I съездом компартии Беларуси и приняла постановление о создании Советской Социалистической Республики Беларусь (ССРБ). Однако уже через две недели по требованию ЦК РКП(б) и исходя из политической обстановки (приближался фронт) город Витебск, а также Смоленскую и Витебскую губернии «выделили» из ССРБ и присоединили их к РСФСР, т. е. к России. На территории Минской, Гродненской и Виленской губерний образовалась Литовско-Белорусская ССР, «Лит-Бел». 25 марта 1919 г. группа романтически настроенных интеллигентов провозгласила на территориях, оставленных Красной армией, но еще не занятых наступающими немцами, Белорусскую народную республику, границы которой захватывали и часть Витебской губернии. Республика продержалась лишь несколько месяцев, но ее создание отмечается в Беларуси до сих пор как прекрасная, хоть и наивная попытка государственного строительства в геополитических условиях, к этому явно не располагавших. В июле 1920 г. состоялось второе провозглашение Белорусской ССР, территория которой включала лишь шесть уездов Минской губернии (Витебск был в составе РСФСР). Происходившие одновременно война с Германией и Польшей, затем – Рижский договор 1921 г. еще несколько раз меняли границы будущей Беларуси. И только в 1924 г. Витебск был передан БССР в числе других территорий, которые ранее принадлежали РСФСР (переданы были также Витебский, Полоцкий, Гродокский, Могилевский, Рогачевский, Быховский, Климовичский и Чаусский уезды). В БССР Витебск был до 1991 г., когда в результате распада СССР появилось независимое белорусское государство.

Таким образом, в момент прибытия М. Шагала в Витебск этот город принадлежал РСФСР. В момент образования БССР в нынешних границах (1924 г.) М. Шагал уже был в эмиграции, покинул как Витебск, так и Советскую Россию. Суверенная и унитарная Республика Беларусь появилась лишь через шесть лет после смерти художника.

В некотором смысле Марк Шагал полноценного самоопределения Витебска так и не застал. Он не мог услышать о тех процессах, которые протекали в Беларуси в начале 1990-х: о возрождении внимания к белорусским художникам XIX и XX вв., о появлении национальной мифологии, связанной с их образностью. Более того, ввиду многочисленных самонаименований себя «русским», а также ввиду того, что в его творчестве отсутствовали символы, которые помогли бы его связать с белорусской историей и этничностью, он был как бы исключен из процесса формирования новой, постсоветской визуальной идентичности.

В документальных фильмах и альбомах ранних 1990-х рассказывалось о современниках М. Шагала, например об этнографе и мистическом реалисте Язэпе Дроздовиче (1888–1954) – легендарном человеке, степень отторжения которого в СССР была такой, что ему приходилось голодать. Он скитался по селам, писал картины за еду и закончил жизнь, замерзнув в сугробе во время перехода от одной деревни к другой. Дроздович, наряду с пейзажами Марса, Венеры и Сатурна, изображал на своих живописных полотнах такие символы, как бело-красно-белый флаг, иконический для белорусской национальной идеи, или древний, досоветский герб «Пагоня» – это давало почву включать его в пантеон новых идолов, ставить ему памятники в центре Минска тогда, когда идея возведения памятника М. Шагалу в городе, который он прославил на весь мир, еще даже не обсуждалась. Подробнее о Я. Дроздовиче можно узнать в одной из самых полных антологий белорусского изобразительного искусства XX в., написанной С. Хоревским [66].