Жизнь графа Дмитрия Милютина - Виктор Петелин Страница 10

– Вы, подполковник, хорошо, просто идеально изложили наши общие планы, теоретически, так сказать, – возразил Норденстам, – и разве вы не видите препятствий для посылки больших отрядов по этой местности и как мы будем обеспечивать их продовольствием, снарядами и вообще? Да, наконец, кто же будет в состоянии командовать такими большими силами?

Гурко предложил Милютину письменно изложить свои предложения и через несколько дней отослал письмо генералу Нейдгардту, который тоже провел свое совещание, вспомнив, что генералы из его подчинения уже высказывали свои предложения, что мелкие укрепления не принесут никакой пользы и не повлияют на восставших чеченцев. Генерал Фрейтаг заявил, что крепости с сильным гарнизоном можно построить, но на это понадобится не меньше восемнадцати лет, а пока чеченцев не стоит вообще беспокоить, им скоро надоест сильная власть Шамиля, нашим бездействием можно утомить терпение чеченцев, они сами свергнут имама.

Гурко не согласился на бездействие и в марте высказал свои предложения генералу Нейдгарту: возвести на Чеченской равнине только три укрепленных пункта, на реке Аргуне, около Маюртуна и у Гехи. Малые укрепления приносят чаще всего неудачи, тем более у горцев появились орудия, значит, нужно учитывать и это обстоятельство при строительстве укреплений. При составлении планов борьбы с горцами необходимо обратить внимание на левый фланг и Дагестан и пока не планировать действия русских войск на правом фланге, то есть за Кубанью.

В конце марта генерал Нейдгарт получил из Петербурга высочайше одобренное разрешение собрать два сильных отряда: Чеченский под командованием генерала Гурко и Дагестанский под командованием генерала Лидерса. Оба отряда должны были восстановить господство России в Среднем Дагестане, в Аварии, вступить в Салатау, занять Чиркей, перевезти продовольствие для второго этапа экспедиции.

Центром операции становилась станица Червленная, куда 20 апреля должен приехать генерал Нейдгарт и руководить всей кампанией.

14 апреля 1844 года Милютин вновь расстался с женой, но беспокоился об этом гораздо меньше: с Натальей оставалась «старушка», внимательная, чуткая, бережно охранявшая Елизавету и Наталью Михайловну.

Погода была хорошая, Милютин ехал в тарантасе с генералом Гурко, разговаривали об экспедиции, о Кавказской войне, о Шамиле, который с 1834 года стал имамом и возглавил восстание на Кавказе.

За генеральским тарантасом следовали барон Торнау с женой, подполковник Муравьев (будущий граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский (1809–1881), штабс-капитан Веревкин. В Георгиевске провели вечер у баронессы Торнау. А 16 апреля прибыли в станицу Червленная.

Работы, как обычно, было много. В обед весь штаб, в том числе и два юнкера, собирались в калмыцкой кибитке, раскинутой во дворе дома, где разместился генерал Гурко, он был учтив и любезен, но все чаще возникали на его лице озабоченность и задумчивость. Оно и понятно: медленно подходили к месту сбора части отряда, еще медленнее поступало продовольствие и снаряжение. Вечером генерал Гурко выезжал верхом в сопровождении большой свиты, а Дмитрий Милютин шел на квартиру и занимался «письменной работой», «вел непрерывную переписку с женой», занимался служебными делами. «Писал ей ежедневно, хотя бы несколько строк, – вспоминал Милютин, – это вошло уже в привычку, и каждое от нее письмо ожидалось с живым нетерпением. Такая переписка не прерывалась во все продолжение экспедиции, даже во дни передвижения отряда». Писал Дмитрий Алексеевич отцу, братьям, своим друзьям, оставшимся в академии. Лишь изредка по вечерам предпринимал одиночные прогулки верхом по берегу Терека, любуясь красотой природы и размышляя о судьбах своих друзей, особенно профессора Николаевской академии Генерального штаба Федора Ивановича Горемыкина (1813–1850), не забывавшего его в своих письмах и рассказывавшего об академии и своей личной судьбе. Горемыкин жаловался на то, что завален работой, он не только был профессором тактики в Военной академии, но и составлял устав внутренней службы, а весь устав просматривал великий князь Михаил Павлович. Умом и своими способностями добился своего отличного служебного положения Федор Иванович, думал Дмитрий Алексеевич, но зачем он с таким упорством добивался руки очень молодой, красивой и богатой невесты? Отсюда хандра и жалобы на свою судьбу… Отец все откладывал, ссылаясь на молодость невесты, а потом получил удар по самолюбию и горькое разочарование, когда отказали вообще… Другое дело подполковник Александр Петрович Теслев, он женился на своей кузине, не рассчитывая долго оставаться на службе в столице, «в своей отчизне можно довольствоваться и малым», вспомнил Милютин одну из строчек письма Теслева.

В первой половине мая в штабе шла усиленная работа. «Каждый день, – вспоминал Милютин, – уже с 7 часов утра, иногда и ранее я должен был метаться то к начальству, то в канцелярию; целый день проходил в суете и волнении». Милютин должен был изложить подробности исполнения этого сложного плана операции: Чеченскому отряду нужно было пройти Салатаускую землю, перейти в Северный Дагестан, перевезти запасы для Чеченского отряда, а потом для Дагестанского, который должен был вступить в Средний Дагестан, потом в Аварию. Нужно было сделать точный расчет перевозочных средств и времени, а когда Милютин все рассчитал, то получалось, что необходимо для всей операции еще сорок шесть дней. Генерал Лидере заявил, что Чеченский отряд сам должен обеспечить себя продовольствием на все время похода. Это вновь осложняло задачу: несколько складочных пунктов нужно охранять солдатами. А где их взять? А где взять огромное число вьюков? Узнав от Милютина обо всех сложностях экспедиции, Владимир Гурко выразил сомнение в продуманности экспедиции и написал записку генералу Нейдгарту со своими предложениями. Между генералами шло активное обсуждение предстоящей операции.

26 мая переехали в станицу Щедринскую, Милютин по-прежнему поселился с бароном Торнау. Гурко был в это время мрачен, и Милютин перестал ходить за общий стол в кибитке генерала. «Мне жаль было, – вспоминал Милютин, – доброго Владимира Осиповича, который, по-видимому, сам чувствовал свое бессилие, находясь под влиянием двух бездарных педантов: с одной стороны, Нейдгарт стеснял его своим вмешательством во все подробности, мелочными требованиями и приказаниями; с другой – Норденстам, как ближайший исполнитель, искал во всем одни затруднения и препятствия».

Милютин во время похода должен ежедневно составлять диспозиции к походу и расставлять войска на привалах и ночлегах. И здесь приходилось следовать педантическим указаниям генерала Нейдгарта. С приближением войска к месту назначения Милютин выезжал вперед и оглядывал всю местность и распределял, кому и куда явиться на привал или ночлег, где поставить дозорные посты. Порой приходилось часами не слезать с лошади, уставал, а однажды так утомился, что, подъезжая к своей палатке, упал в обморок, еле удержавшись на лошади.

Наблюдательный Милютин обратил внимание, как суетливость и неустойчивость начальника корпуса серьезно влияла на уверенность солдат, – то торопит их по горной дороге, то дает отдых как раз тогда, когда солдаты меньше всего об этом беспокоятся, а то приходилось отдыхать на месте, вовсе не подходящем для дневки. Так что Милютин порой огорчался, что не послушались его предложений; но он предлагал, а командовал генерал. А иногда войска, завидев воинственных горцев, выстраивались для сражения, подтягивались застрявшие на горных тропах, пока подтянутся, выстроятся, наступает вечернее время, когда сражаться просто невозможно. А утром ни одного горца не видно, скрылись в своих ущельях.