Дневники матери - Сью Клиболд Страница 10

В середине дне я начала понимать, что Дилана подозревают в том, что он стрелял в людей, но вначале я просто автоматически отметила этот факт. Я была убеждена, что Дилан не может отнять ничью жизнь. Я начинала принимать, что физически он присутствовал во время стрельбы, но Дилан за всю свою жизнь никогда не причинил боль ни одному живому существу, и в своем сердце я знала, что он не может никого убить. Конечно, я была не права и по поводу этого, и по поводу многих других вещей. Но в то время я была в этом уверена.

Итак, в первые часы и даже дни после трагедии я не думала о ее жертвах или о страдании их любимых и друзей. Так же, как наши тела испытывают шок, когда мы получаем серьезную физическую травму — мы все слышали истории о солдатах на поле боя, которые бежали многие мили, не подозревая о страшных ранах, — то же явление происходит и при тяжелых психологических травмах. Механизм, защищающий наш здравый рассудок и душевное равновесие, отсекает все и оставляет только то, что мы можем принять, понемногу за один раз. Это защитный механизм, поразительный по своей силе, направленной как на то, чтобы укрывать факты, так и на то, чтобы их искажать.

Какое милосердие скрыто в том, чтобы не знать о краткости жизни! Мне мучительно думать о жизнях, которые были отняты или разрушены рукой моего сына, и о боли и страдании, которые испытали семьи и друзья жертв, и эта мука каждый день со мной. Она никогда не уйдет, она будет жить, пока я жива. Я никогда не буду смотреть на мать, сидящую в церкви со своей дочерью, не думая о том, сможет ли этот красивый ребенок стать взрослым. Я никогда не посмотрю на группу подростков, смеющихся и поддевающих друг друга в «Старбаксе», не задавая себе вопрос, не лишится ли один из них жизни до того, как получит шанс прожить ее на всю катушку. Я никогда не буду смотреть на семью, наслаждающуюся пикником, бейсбольным матчем или идущую в церковь, не вспоминая родных тех, кого убил мой сын.

В этой книге я надеюсь почтить память тех, кого он убил. Лучший способ сделать это — быть правдивой настолько, насколько это в моих силах. И поэтому вот чистая правда: мои слезы по жертвам, в конце концов, пришли, и я до сих пор их оплакиваю. Но это случилось не в тот день.

Мы все еще стояли на подъездной аллее, когда прибыла команда саперов. Вскоре после этого начал моросить дождь, и нам с Томом, Байроном, нашей квартиранткой Элисон и Джуди Браун пришлось укрыться под крыльцом. Мы тесно прижались друг к другу под узким карнизом над нашей передней дверью. Неожиданно стало темно и холодно, и это изменение погоды обострило наше ощущение уязвимости и наш страх того, что должно было произойти.

Машинально я подумала о молитве, и тогда — первый раз в жизни — я не позволила себе этого успокоения.

В то время как родители моей матери были христианами, мой отец был воспитан в еврейских традициях, поэтому мы с сестрой и братом испытали влияние обоих вероисповеданий. Между этими двумя религиями есть значительные отличия, но обе разделяют концепцию Бога как любящего и понимающего Отца. С детства я находила успокоение в этом понимании Господа. Тем не менее, не было никакого утешения для меня в тот ранний вечер 20 апреля 1999 года. Вместо этого я испытала настоящий страх. Я боялась взглянуть в глаза Бога.

Каждый вечер после рождения детей я просила Господа защитить и направить их. Я действительно верила, что эти молитвы защищают моих детей. Когда мальчики подросли, я добавила к своей вечерней молитве просьбу о том, чтобы Бог хранил и других. Когда Байрон достиг подросткового возраста, я услышала в выпуске новостей ужасную историю: подросток украл с перекрестка знак остановки, что привело к несчастному случаю со смертельным исходом. Мысль о том, что один из моих сыновей непреднамеренно причинит кому-то вред, стала худшим моим ночным кошмаром. Я никогда не беспокоилась о том, что они намеренно повредят кому-то, у меня никогда не было причины переживать об этом. Но как я вцеплялась в приборную доску автомобиля, когда они в первый раз пытались преодолеть узкие, извилистые горные дороги, ведущие от нашего дома до города! Я особенно надеялась, что никакое проявление их подростковой глупости или беззаботности не кончится травмой для кого-то еще. Теперь эти молитвы превратились в такую чудовищную реальность, что мне не хватало моральных сил полностью принять ее.

Я не потеряла свою веру. Я боялась привлекать к себе внимание Бога, чтобы не навлечь еще больший Его гнев.

Я всегда представляла себе, что планы Господа по поводу меня согласуются с моими собственными планами. Я всем сердцем верила, что если буду заботливым, любящим и щедрым человеком, если буду добросовестно работать и отдавать на благотворительность столько, сколько смогу, если приложу все усилия к тому, чтобы быть хорошей дочерью, подругой, женой и матерью, то наградой за это мне будет хорошая жизнь. Изгнанная на крыльцо своего дома, наблюдая, как свет из холла отбрасывает неприятные тени на наши лица, я вдруг почувствовала стыд, как будто то понимание Бога, которое было у меня всю мою жизнь, неожиданно превратилось в наивную фантазию, в сказку, которую рассказывают перед сном, в жалкую иллюзию. Я чувствовала себя одинокой, как никогда в жизни.

Вскоре не осталось времени думать или чувствовать. Полиция не позволила нам вернуться в дом, нам нужно было найти другое место для ночлега. Мне, Тому и Элисон было позволено войти внутрь на пять минут, чтобы собрать свои вещи. Мы должны были заходить по одному и под присмотром двух охранников.

До того, как начался этот всплеск деятельности, у меня было короткое, но яркое видение, как будто я стою в окружении множества душ, каждая из которых страдает. Они были разных возрастов, размеров и рас; я не могла сказать, кто из них мужчина, а кто — женщина. Их головы были склонены и накрыты истрепанными белыми покрывалами. Моя прежняя жизнь подошла к концу, и теперь начиналась новая — жизнь, в которой радость, когда-то такая обычная, будет только воспоминанием. С болезненной ясностью я осознала, что скорбь будет теперь со мной до конца моих дней. Видение исчезло, когда иглы дождя стали колоть мое лицо, как осколки стекла.

Два офицера полиции проводили меня в дом и оставались со мной, как баскетбольные защитники. Они внимательно смотрели на мои руки и держали свои руки рядом с моими, когда я упаковывала вещи. Это сбило меня с толку и напугало. Я чувствовала себя смущенной, когда рылась в ящиках с бельем и предметами гигиены. Спустя годы я говорила с одним из этих офицеров. Когда я рассказала, как нервничала, он объяснил, что такое пристальное наблюдение было нужно, чтобы защитить меня: они следили за мной, чтобы я не попыталась покончить с собой. Странным образом позднее я была тронута этим.

Я проговаривала все свои действия, собирая вещи, беззвучный монолог, чтобы сосредоточить свое рассеянное внимание. Необходимость действовать планомерно и организованно вернула меня к действительности: «Что-то, в чем можно спать. Ночную сорочку. Погода, кажется, меняется. Теплое пальто. Тебе понадобятся ботинки, если пойдет снег». Наш кот Рокки болел, и я вертела в руках его лекарства, осознавая, каким нелепым это кажется по сравнению с разыгравшейся трагедией. Беспокоясь, что два наших длиннохвостых попугая не переживут холодной ночи в машине, я сгребла самые толстые пляжные полотенца, чтобы завернуть клетку.