Крестный путь Петра Столыпина - Виктор Воронин Страница 10

Своебразным подведением результатов своей работы в уезде (а также выражением принципа всей своей дальнейшей государственной деятельности) может служить прощальная речь Столыпина перед местными чиновниками, преподнёсшими ему на память альбом со своими фотографиями: «Глядя на дорогие для меня лица ваши, я буду вспоминать, как все вы, товарищи мои, – мировые посредники, члены и делопроизводители отдельных присутствий, канцелярские чиновники, каждый в пределах своей работы, воодушевлены были любовью к делу и прилагали все усилия, чтобы тот общий труд, который мы призваны были выполнять, не являлся бы исполнением одной формальности, а достигал бы своей цели, был бы закончен и полезен.

Вот эти общие наши условия и делали нашу работу лёгкой и приятной и оставят во мне навсегда приятную, светлую память и чувство глубокого удовлетворения».

Должность губернского предводителя дворянства была не менее ответственной, чем уездного. Хотя руководитель губернии предводитель не обладал такой полнотой власти и полномочиями, как его уездный коллега, но назвать этот пост безвластным никак нельзя. Как и в уезде, полномочия губернского предводителя далеко не ограничивались только делами дворянского сословия. По своему положению он должен был председательствовать в местном земском собрании, что давало ему возможность управления земствами. По сути, губернский предводитель являлся правой рукой губернатора, получал обширный административный опыт, и недаром потом некоторых губернских предводителей назначали губернаторами.

Насколько можно судить, Столыпину назначение особой радости не доставило – он вообще был абсолютно чужд карьеристским мотивам. Любой пост для него означал, прежде всего, жертвенное служение, иного отношения он просто не понимал, что порождало у современников искреннее недоумение. Как говорил Пётр Аркадьевич: «Это «чиновники» придают такое значение чинам, а я работаю в надежде принести пользу нашей родине, и награда моя – видеть, когда мои начинания идут на благо ближним». У Столыпина в жизни было совершенно иное представление о счастье, нежели богатство и карьера. Вот ещё его слова: «Любовь и труд – вот залог счастья и жизни».

И это была не просто красивая поза. Рюрикович Столыпин мог без труда получить любую почётную синекуру при дворе или любом министерстве. Но он предпочёл заниматься малопрестижной тяжёлой работой в заброшенном уголке империи, жизнь в котором ничем не походила на столичную.

Интересную зарисовку патриархальной жизни Ковно того времени оставила фон Бок: «По бокам улиц тянулись деревянные тротуары, а рядом с ними текли ручейки грязной воды, через которые были перекинуты слегка горбатые мостики. Зимой по замёрзшим ручейкам лихо носились на одном коньке уличные мальчишки. Как я им завидовала! И как досадовала на Эмму Ивановну, немку, сменившую няню Колабину, за то, что она, по непонятным мне тогда причинам, не позволяла присоединиться к ним. Улицы были мощены поразительно выпуклыми булыжниками, по которым тряслись и немилосердно шумели дрожки гарнизонных офицеров, большинство ещё без резиновых шин. Так же тряслись и красные, как бифштекс, щёки полковника Пыжова, когда он, к радости моей и всех гуляющих по бульвару, сам объезжал в шарабане вороного своего жеребца.

Все были знакомы друг с другом, если не лично, то всё же знали, кто это, и появление нового лица на улицах возбуждало толки и пересуды. Когда брали извозчика, тот спрашивал: «Домой прикажете или в гости изволите ехать?»

Лавочки были маленькие, убогие, и выставленные в окнах товары стояли там месяцами, покрытые густым слоем пыли.

Веселье в уличную жизнь вносили солдаты, часто проходившие по городу с музыкой, и ещё больше парады на Соборной площади в торжественные дни высочайших праздников.

Из дома в старом городе, где мы поселились сначала, мы скоро переехали в маленький деревянный домик с большим садом на одной из боковых улиц центральной части города. Улица эта вообще не была мощена, и по городу ходил анекдот, что когда кто-нибудь нанимал извозчика, чтобы ехать к нам в осеннее или весеннее время, тот отвечал: «Если к Столыпиным желаете, лодку нанимайте, а не меня». И я хорошо помню громадную лужу перед нашими окнами».

О работе Столыпина губернским предводителем дворянства можно сказать примерно то же, что о предыдущей работе в уезде. Как и ранее, он не жалел ни сил, ни времени для максимального улучшения положения дел во всех вверенных ему сферах деятельности. Разница заключалась только в том, что в губернии он мог сосредоточиться на вопросах земского самоуправления, что только усилило его уверенность в том, что Россия нуждается в кардинальном реформировании системы власти, включая передачу максимума властных полномочий от центра на места. Также ещё более укрепилась столыпинская уверенность в необходимости дать крестьянам возможность свободно выходить из общины с закреплённой землей. Дополнительно этому способствовало то, что, будучи жителем приграничной губернии, он видел, на каком высоком уровне находится сельское хозяйство в соседней Германии с её крупными современными хозяйствами и полным отсутствием рудиментарного института крестьянской общины.

… пребывание мое здесь, в Гродно, похоже было на прекрасный сон и как сон оно было слишком коротковременным.

Учитывая, что энергичный губернский предводитель дворянства был в то время, в отличие от эпохи Александра II, скорее исключением (большинство из них рассматривало свою должность больше как синекуру), то не удивительно, что многолетняя успешная деятельность Столыпина в Ковенской губернии привлекала внимание руководства МВД. Руководители министерства тщательно пытались подыскать для назначения на ключевые посты в системе государственного управления людей энергичных и безупречно честных. Особенно активно процесс подбора новых кадров начался при новом министре внутренних дел Вячеславе Константиновиче фон Плеве, возглавившем в апреле 1902 года министерство после убийства своего предшественника Дмитрия Сергеевича Сипягина эсеровским боевиком Степаном Балмашевым. При этом Вячеслав Константинович, благодаря своим огромным возможностям, имел объективную информацию о положении на местах и прекрасно знал положение дел в каждой губернии.

Здесь уместно сказать несколько слов о фон Плеве, который усердными стараниями сначала современной ему либерально-оппозиционной и революционной прессы, а потом и советской историографии был предельно демонизирован. Какие только обвинения не выдвигались в адрес одного из наиболее талантливых и прозорливых государственных деятелей России, но ни одно из них не имело хоть сколько-нибудь убедительных документальных подтверждений. Например, одним из самых страшных обвинений в адрес фон Плеве было обвинение в организации печально знаменитого кишиневского погрома 1903 года, когда было убито более 40 человек, несколько сот ранено и разрушено более 1500 домов. Но имеющиеся документы неопровержимо свидетельствуют о том, что обвинения власти (и в том числе лично министра внутренних дел) в организации погрома являются сознательной клеветой. На самом деле погром стал возможен лишь благодаря растерянности местных властей, их боязни взять на себя ответственность за решительные действия против погромщиков. После того как в МВД была получена информация о массовом погроме (масштабы которого губернатор Рудольф Самойлович фон Раабен хотел скрыть от Петербурга), фон Плеве отдал приказ немедленно самыми суровыми методами прекратить насилие, что и было выполнено. И только благодаря принципиальной позиции министра внутренних дел виновные в бездействии власти понесли реальное наказание (в том числе были сняты с должностей губернатор, ряд полицейских и военных начальников). Что касается его отношения к погромам в целом, то как министр он предпринимал все необходимые меры, чтобы покончить с этим позорным явлением, и ни о какой причастности МВД к ним не могло быть и речи. Полную невиновность фон Плеве была вынуждена подтвердить даже Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства, делавшая всё возможное, чтобы найти уличающие убитого министра документы.