Польша против Российской империи. История противостояния - Николай Малишевский Страница 10

Как только я с ним простился, тотчас дал знать своим собратьям, которые принадлежали к нашему обществу, и просил их сейчас же на последнее заседание, которое мы предполагали собрать в артиллерийских казармах, ибо у меня для столь обширного собрания не было места. С 8 офицерами мы поехали по Варшаве осматривать московские орудия, скрытые у костелов, о которых мне рассказал московский офицер. Мы нашли их, как говорил он, спрятанными в домах вблизи костелов. Это послужило для нас первым доказательством справедливости его слов. Далее я просил наших офицеров, чтобы они постарались разузнать о том распоряжении, если это правда, которое ожидалось относительно нас от гетмана, о чем еще наши офицеры не знали. Они тотчас пошли к коменданту и так усиленно его просили, что он никак не мог им отказать и должен был дать им прочитать распоряжение гетмана. Комендант делал это по секрету, но мы вынуждены были рассказать об этом каждому, дабы тем возбудить всех.

И действительно, когда мы сообщили всем содержание этого приказа, то к нам пристало очень много народа, ибо каждый, будучи перепуган, видел, что это не шутки. Таким путем мы узнали всю правду, убедились в справедливости того, что передал нам тот московский офицер; даже и те шесть сундуков ножей, кои были приготовлены на нас на Праге, мы позднее достали. (Как это правдоподобно: вооруженные войска для чего-то запасаются еще ножами!!! Ред. 1895.)

С наступлением вечера сошлись офицеры в казармы на последнее заседание. Я также с собою привел мастеров главнейших цехов. Отправляясь на заседание, мы не шли разом и шли не одной, а несколькими улицами, дабы нельзя было нас узнать. Это последнее заседание состоялось у поручика Кубицкого. Мы удачно сговорились и далее поклялись, что, даст Бог, начнем непременно в четверг, и тогда же назначили определенный час, именно — 4 утра, которого и должны были ожидать все, вооружившись. На этом заседании мы составили инструкцию для цеховых мастеров, на каких улицах они должны были встать с оружием. А так как порох еще не был перенесен из порохового магазина в ямы, то мы выбрали капитанов Роппа и Линовского, чтобы они, посредством своих солдат, ночью спрятали порох, дабы его не подожгли у нас москали. Итак, по окончании заседания, мы простились и разошлись по своим домам. И уже каждый думал о наилучшем вооружении для восстания.

Но не было у нас еще начальников. Офицеры в каждом полку выбрали старшего в чине офицера, но из тех, которые принадлежали к нашему сообществу, так как ни один из больших офицеров не хотел принимать участия в этой революции. Одни так поступали страха ради, чтобы не были выданными, другие боялись понюхать московского пороху, ибо им гадко воняло, а у нас нет недостатка в трусах, кои за большими чинами тянутся, а во время войны или сказываются больными, или бегут от нее. Офицеры, которых от каждого полка присутствовало на заседаниях по три человека, — и каждый раз разные, так как, по причине небольшого у меня помещения, более бывать не могло, — возвратясь в свои полки, немедля рассказали товарищам о том, что мы окончательно порешили между собою. Эти офицеры получили на последнем заседании указания, какими улицами идти на москалей, ибо мы, хотя понемногу, но однако по всем улицам их распределили, дабы народ был при них смелее. Так вот эти-то офицеры, вернувшись из заседания, тотчас рассказали другим, выбрали из своей среды командиров и принесли присягу; таким образом, в течение среды, они сделали все приготовления к битве на четверг. Только я, бедный, не имел никого, кто бы встал во главе простого народа. Дошло до того, что офицеры принудили меня; я должен был согласиться и таким образом сделаться виновником всей революции. Очень было мне трудно решиться на это, и что я мог делать, не зная никакой тактики? Тогда я думал, что только одна тактика может победить врагов, но после увидел, что это неправда, ибо те и с тактикою от нас спрятались, а мы и без тактики, — да остались. И вот я принужден был последовать тактике того собрата, сапожника-римлянина, который, без сомнения, так же, как и я, не знал другой тактики, кроме колодки, а разгромил врагов.

Когда дал мне Бог дождаться среды, я прежде всего пошел к исповеди, дабы Бог помог нам благополучно начать и окончить. Великая истина, что Бог не велел убивать ближнего, но что же оставалось делать, когда враги так хорошо думали о нашей шкуре, что, вероятно, она не осталась бы на нас целою. Итак, я должен был решиться, ибо, если без всякой совести враг может драть с меня шкуру, то почему же я не могу бить нападающих? По окончании богослужения, я, вместе с офицерами, обошел всех старших цеховых, давая каждому из них наставление, на какой улице встать, объявляя им определенный час и приказывая, чтобы каждый слушал выстрела из пушки, который должен был служить сигналом к началу, и в то время грянуть на врага, что и случилось, ибо каждый даже не спал, ожидая выстрела. Мы едва окончили наше приготовление к 11-ти часам ночи, ибо каждому надо было рассказывать самым подробным образом, чтобы он знал, что делать, а кого мы не застали дома, к тем должны были по нескольку раз ездить, дабы каждый был непременно уведомлен о том, когда мы начинаем. Когда, по возвращении в казармы, мы объявили другим офицерам, которые там нас ожидали, чтобы узнать, насколько охотно приняли граждане наши наставления, что приняты они хорошо и даже без всякой отговорки, то положительно они воспрянули духом от великого удовольствия. Но мы еще не имели никакого согласия с королевскими уланами, которые только что пришли в Варшаву 41 принесли присягу на верность королю. Правда, мы боялись поверить им наш секрет, чтобы они его не выдали. Однако Бог дал мне столько смелости, что я их в тот же самый вечер, в 12 часов, уговорил перейти на нашу сторону. Ниже увидим, как мне это удалось.

Еще будучи с офицерами в казармах, я припомнил, что у нас недоставало лошадей для перевозки орудий, и присоветовал им, что обозных лошадей свободных у начальника обоза (intendanta karowego) мы всегда можем взять, а было их 60 пар. При расставании с офицерами, я просил их дать мне достаточное количество зарядов для жителей. Они тотчас послали со мною 2 офицеров в цейхгауз, где уже находился офицер, который имел от нас распоряжение выдавать простому народу оружие и амуницию. Эти два офицера принесли мне из цейхгауза 6 000 зарядов и кремней для ружей. Те и другие были завязаны в платках, и я взял их с собою в карету. Везя это к себе, на дороге, у костела Св. Троицы, встретил я караул конных королевских улан и, увидя, наконец, ехавшего с солдатами офицера, закричал ему. что имею весьма важное дело, и попросил распить бутылку вина. Офицер начал отказываться, что он в карауле, но я упросил его, и он согласился: солдат отослал назад, а сам пошел со мною, коня же дал подержать моему извозчику.

Когда мы пришли, то я, налив себе в стакан вина и чокнувшись с ним, выпил, затем налил ему и тотчас начал говорить:

— Милостивый государь мой! Я знаю, что ты защитник нашей отчизны, ибо ты польский солдат, но скажи мне, знаешь ли о том, что завтра москали предполагают отнять у нас арсенал и солдат наших или обезоружить, или перебить, или, наконец, сжечь вместе с ними Варшаву. Я говорю это потому, что мы, простой народ, порешили защищать всеми средствами наш арсенал и наших солдат. А потому обращаюсь с просьбою, скажи мне — предуведомлены ли вы об этом, или еще нет? Мы уже в согласии с варшавским гарнизоном и только нам вас еще недостает, чтобы и вы встали на защиту нашего арсенала, а между тем завтра уже день, избранный москалями. Посему я от имени граждан прошу вас, милостивых государей, прийти к нам на помощь против наших врагов, не допустить до такого великого позора в Европе, чтобы мы потеряли драгоценную вещь — арсенал.