Реформатор после реформ. С. Ю. Витте и российское общество. 1906-1915 годы - Элла Сагинадзе Страница 10

Крайняя поляризованность и пристрастность мнений всегда присутствовали в оценке Витте: иногда одно и то же событие в глазах людей могло расцениваться и как подтверждение ума и способностей этого государственного деятеля, и как его лукавство и хитрость. В 1896 году в Нижнем Новгороде была организована Всероссийская промышленная и художественная выставка, ее должен был лично посетить Николай II. Инициатор выставки – Витте – перед посещением царем павильона Д.И. Менделеева с продуктами химической промышленности спросил у ученого, о чем тот собирается рассказывать. Внимательно выслушав Дмитрия Ивановича, министр финансов пообещал представить его императору и дать время для доклада. Витте действительно представил Менделеева царской чете, но только после того, как сам слово в слово пересказал царю только что услышанное. По воспоминаниям одного из журналистов, освещавших выставку, Менделеев воскликнул: «Ну и мастер! Ну и память! Нет, вы послушайте: ведь полчаса тому назад он не знал аза в глаза, а теперь так и режет… хоть бы запнулся!.. так и режет!» [79] В данной трактовке этот эпизод скорее свидетельствовал о выдающихся талантах министра, его умении быстро вникать даже в самые сложные вопросы.

Совершенно иная интерпретация этого сюжета содержится в воспоминаниях чиновника В.А. Рышкова: «Когда государь и Витте удалились, он [Менделеев. – Э.С.] сказал окружающим: “А? Каков Витте? Настоящий министр финансов, даже в мелочах не может удержаться, чтоб не сжульничать!”» По мнению Рышкова, этот эпизод ярко характеризовал Витте именно как главу финансового ведомства: жульничество было его второй натурой [80].

При несомненных громадных способностях и профессиональной компетентности, у министра были серьезные пробелы в образовании. Один из самых талантливых и противоречивых публицистов эпохи, В.В. Розанов, замечал:

Грустную сторону Витте составляет то, что он вовсе не интеллигентен. Именно: как математик (по образованию) и финансист (по призванию). Это вещи вовсе не идейные, не духовные. Витте вовсе не духовен. ‹…› Вероятно, он даже «Птички Божией» Пушкина не читал никогда или забыл, что она есть; и едва ли он мог бы, не заснув, прочитать хотя одну страницу из Паскаля, Канта, Эмерсона или Рёскина. Точно философия и поэзия не рождались при нем или он не рождался при поэзии и философии. «Не заметили друг друга». Это вполне в нем отвратительно. ‹…› Нельзя было 15 лет не восхищаться [его умом и энергией. – Э.С.]. Все время прибавляя в душе:

– Ах, если бы он был и образован. Развит, духовен.

Но этого не было [81].

В глазах Розанова, как и многих других представителей образованной публики, этот недостаток был значимым. Суждения об односторонности образования министра финансов, его слабом владении французским языком, недостаточном знакомстве с мировой художественной литературой и историей, малой начитанности вне своей специальности стали общим местом при оценке сановника [82].

Практически сразу после вступления Витте в должность министра финансов стали отмечать, что его влияние в правительстве резко и неуклонно возрастает. Уже в 1894 году Суворин писал в «Новом времени»: «Министр финансов сделался первым министром по значению и по влиянию на других министров ‹…› есть общая политика правительства, которая не может быть поглощена политикой Министерства финансов». По мнению издателя, это произошло независимо от Витте: «…личность министра может сделать такой порядок только более определенным» [83].

Некоторые же объясняли этот факт личными качествами Витте, его властностью. «Как только граф Витте сделался министром финансов, – писал министр иностранных дел в 1906–1910 годах А.П. Извольский, – он сейчас же обнаружил явную склонность доминировать над другими членами кабинета и стал de facto, если не de jure, действительным главой русского правительства» [84].

Были и те, кто полагал, что Витте умело воспользовался полномочиями, которые дал ему его пост, и обратил это положение в свою пользу в у году собственному честолюбию. «Главною задачею каждого ведомства, – утверждал один из организаторов концессий на реке Ялу, приведших к Русско-японской войне, и влиятельный противник Сергея Юльевича В.М. Вонлярлярский, – было ладить с министром финансов, чтоб получить желательные для ведомства кредиты по государственному бюджету. С.Ю. Витте прекрасно учел это положение и из министра финансов легко создал положение хозяина всей экономической жизни России или, вернее, безответственного экономического диктатора» [85].

В то же время личные качества, выдающие в нем человека, чуждого столичным условностям и традициям, самобытность и индивидуальность были в глазах многих его силой. «Все же надо признать, – писал видный представитель бюрократии С.Д. Урусов, – С.Ю. Витте внес в министерскую деятельность свои собственные приемы, свежесть провинциала, не стеснявшегося традициями, свежесть и бесцеремонность homo novus, некоторый азарт счастливого игрока – словом, всколыхнул ингерманландское болото» [86].

Несмотря на отталкивающие и противоречивые черты Витте, на фоне других бюрократов он представлялся особенной фигурой. При широко распространенном в российском обществе негативном отношении к чиновничеству, состоявшему, по общему мнению, «либо из идиотов, либо из мошенников» [87], Витте в глазах многих всегда оказывался на порядок выше других, хотя его и оценивали подчас как «одноглазого среди слепых» [88]. Близко знакомый с министром граф С.Д. Шереметев считал Витте незаурядным человеком, но бывал иногда шокирован сочетанием в нем самых несовместимых черт: «Неужели никогда не выяснится для меня истинная сущность (начинка) этого удивительного, ошеломляющего человека, с его сочетанием противоречивых оказательств [проявлений. – Примеч. ред.], то отталкивающих, то невольно захватывающих вас какою-то особой, словно магическою силою… “Чур меня”, – хотелось бы иногда сказать» [89]. Эти суждения о министре финансов были обусловлены тем, что российское общество невысоко ценило качество столичной бюрократической элиты. «Мы были бы и смирнее, и умнее, будь наши государственные люди талантливы, как, например, в Англии. Но – государственных талантов у нас нет. И вот мы поднимаем на щитах даже такого, как Витте», – заявлял в частном письме один из представителей общества [90].