Русь в IX–X веках. От призвания варягов до выбора веры - Владимир Петрухин Страница 10

Эти позднейшие книжные конструкции делают затруднительными поиски реальных центрально-европейских древностей венетов, что позволило бы объединить венетскую топонимику Адриатики и Прибалтики уже в доантичную эпоху. Ср. попытку увязать древнюю венетскую (иллирийскую?) языковую общность с лужицкой культурой позднего бронзового века (ср.: Хенсель 1988; Трубачев 2002. С. 26) [38]. Характерно, что Страбон отмечал в своей «Географии» (VII, 2, 4): «страны за Альбием (к востоку от Эльбы. — В. П.) у океана совершенно нам неведомы. Мы не знаем никого, кто бы ранее совершил плавание вдоль этих берегов к восточным странам, простирающимся до устья Каспийского моря; также и римляне еще не заходили по ту сторону Альбия; равным образом и сухим путем никто туда не путешествовал».

Более реалистична гипотеза, основанная на определенно датируемых археологических свидетельствах контактов между Римом и Юго-Восточной Прибалтикой. Выходцы из дунайских имперских провинций (Паннония, Норик, Реция) занесли на Балтику венетскую ономастику, приписав сам традиционный этникон балтийским торговцам янтарем (Щукин 1998; ср. Curta 2009), или, скорее, сами прибалтийские торговцы восприняли этот этникон на римском лимесе. Тогда этот этникон мог стать известным не только германцам, но и финнам Прибалтики.

М. Б. Щукин сравнил историю подобного рода «блуждающих» этниконов с распространением таких названий, какрусь, также связанным с трансконтинентальным водным путем «из варяг в греки» (ср. также рус. диал. варяг — розничный торговец и т. п.: Даль, т. 1. С. 166). Имя венеты в таком случае могло характеризовать не собственно этнос, а определенный образ жизни, который и описал Тацит: «венеты… обходят разбойничьими шайками все леса и горы между певкинами и фенами», подобно кочевникам сарматам, но по культуре ближе германцам, так как строят постоянные жилища и сражаются в пешем строю (Свод, т. 1. С. 39). Та же ситуация характеризует венетов Галлии эпохи галльских войн Цезаря: племена океанского побережья — морины, белги, ремы, нервии, венеты — не относились к народам между кельтами и германцами (ср.: Hachmann, Kossack, Kuhn 1962; Колосовская 1997: 110).

Вероятно, эта подвижность позволяла позднейшим авторам, в том числе составителю Певтингеровой карты (Свод, т. 1. С. 70–71), соотносить венедов с сарматами (венеды-сарматы) и дублировать сам этникон, помещая собственно венедов к востоку от венедов-сарматов на Нижнем Дунае. Та же античная традиция позволяет и археологам, опираясь на находки римских импортов, выделять конкретные «венедские» культурные ареалы (ср.: Щукин 1998; ср. Козак 2008 и др.) при общей и вполне естественной невыявленности тех памятников, которые определенно можно было бы соотносить с венедами/венетами — праславянами первой половины I тыс. н. э. «Блуждающий» этникон соответствовал самой этнокультурной ситуации эпохи переселения народов, передвижений не только культур (и этносов) в целом, но и отдельных культурных элементов, в том числе провинциально-римских импортов в лесную балто-славянскую зону (ср. Седов 2002. С. 97 и сл., 350–351; Щукин 2005). Этот переселенческий пафос оставался актуальным и для Иордана — недаром его упоминание славян начинается с характерной цитаты из библейской Таблицы народов (ср. эпиграф к главе): «теперь их названия меняются в зависимости от различных родов и мест обитания» (об этом пассаже еще пойдет речь в связи с текстологией «Повести временных лет»).

После выхода в свет «Свода древнейших письменных известий о славянах» (Свод, т. 1–2) последовательный сравнительно-исторический анализ этих известий, продемонстрировавший, в частности, то обстоятельство, что сведения Иордана о собственно венетах восходят к античным источникам и практически не содержат дополнительной информации, привел к еще большим ограничениям в области гипотез о славянском этногенезе. Тацит отличал венетов, певкинов и феннов от германцев и сарматов. Вслед за ним Иордан отнес к венетам те народы, которые населяли пространства между собственно Скифией и германцами, обозначив традиционным книжным этниконом новый современный ему этнос — славян (и антов) так же, как он именовал и собственно готов более архаичным иллирийским этнонимом — геты. В VII в. франкская «Хроника Фредегара», повествующая о конфликте франков со славянским «государством Само» на Дунае, говорит о славянах (Sclavi), именуемых винидами (Winidi: Свод, т. 2. С. 368–369): общим наименованием славян оказывается уже греко-латинский этникон склавы/склавины.

Выход именно славян, прозвавшихся «своим именем», а не оставшихся на периферии Европы венетов, на исторический рубеж — дунайскую границу Византии — в VI в. продемонстрировал сложение праславянской этноязыковой общности.

Начальная русская летопись — «Повесть временных лет», созданная в Киеве на рубеже XI и XII вв., опиралась на замечательный источник эпохи славянского (праславянского) единства — «Сказание о преложении книг на словенский язык». Оно было составлено учениками Кирилла и Мефодия, и положено в основу общеславянской истории в космографическом введении к русской летописи. Там славяне именовались древним общим (праславянским) самоназванием словене, которое они сохранили на протяжении всей своей истории, расселившись от Дуная, где основу этого имени сохранили словенцы и словаки, до Новгорода, где обитали ильменские словене.

Составитель летописи — монах Киево-Печерского монастыря, задавая главный для него вопрос о том, «откуда есть пошла Русская земля», не мог ограничиваться констатацией сложения конкретного этноса — «племенного» происхождения населения своей земли, конкретного локуса — центра (города — родного для летописца Киева) или региона (племени полян, живущих в Киевской земле), откуда этнос мог происходить. Так начинали историю своего народа польский и чешский латиноязычные хронисты: Козьма Пражский возводил Чехию и чехов к «культурному герою» по имени Чех; Галл Аноним начинал польскую историю с рассказа о первых князьях Гнезно — древней польской столицы.