Тиберий Гракх - Александр Немировский Страница 10

– Так это были огромные обезьяны! – воскликнул Публий. – Вот бы показать такой трофей во время моего триумфа!

– Знать бы об этом раньше! – сказал Полибий. – Теперь шкуры сгорели вместе с карфагенской курией.

Начало светать. Полибий поспешил к арсеналу, чтобы наблюдать с его кровли за битвой. Вместе с ним были легаты, которым он передавал распоряжения.

Бои шли на подступах к Бирсе. Каждый дом на трех узких улицах, ведущих к акрополю, был превращен осажденными в крепость. Пуны пропускали римлян вперед и бросали им в спину камни и черепицы. Сципион распорядился двигаться по крышам домов, подавляя очаги сопротивления один за другим. Воины перебрасывали бревна и доски на соседние или противоположные здания, шли по ним, балансируя, как канатоходцы. Иногда на мостках над бездной происходили схватки.

Обойдя храм Танит, римляне придвинулись почти к самой Бирсе. Пуны, воспользовавшись подземными ходами, соединявшими храм с разными частями города, снова оказались в тылу у наступавших. Посоветовавшись с Полибием, Сципион отдал приказ об отступлении к карфагенскому Форуму. Как только отступили воины, к трем улицам одновременно подошли три отряда факельщиков…

Пламя пожирало все, что попадалось на пути. Треск падающих домов сливался с воплями сгорающих заживо. Вслед за огнем шли легионеры, довершая его работу. Топорами и кирками они убирали обломки и головни, сбрасывали трупы в ямы.

На шестой день путь к Бирсе был расчищен. Карфагенский акрополь, сияющий и прекрасный, возвышался над черной пустыней. Из Бирсы повели колонну сдавшихся граждан Карфагена. Тут были мужчины и женщины с высохшей, как пергамент, кожей, с грязными, спутанными волосами. Некоторых несли на носилках.

Богачи отличались от бедняков только остатками богатой одежды, золотыми кольцами в ушах, янтарными ожерельями на грязных шеях. Легионеры, под предлогом поисков оружия, отнимали у несчастных пленников все, что им нравилось. Постумий, соблазненный блестящими массивными кольцами в ушах молодой женщины, прижимавшей к груди ребенка, стал объяснять ей, чтобы она их ему отдала. Та не понимала и пятилась, еще крепче прижимая к себе ребенка. Постумий, разозлившись, изо всех сил дернул серьгу, разорвав женщине мочку уха. Женщина издала душераздирающий вопль.

Постумий протянул руку к другой серьге, но шедший рядом с женщиной пленник сильным ударом сбил грабителя с ног.

Тиберий, взглянув на смельчака, догадался, что это один из карфагенских наемников.

Поднявшись, Постумий выхватил меч. Тиберий подскочил в тот момент, когда он занес его для удара.

– Стой! – закричал он.

Постумий обернулся. Тиберий взял его за плечо.

– Опусти оружие! Ты сам виноват! Отнимать личные ценности не было приказа.

Легионер недовольно взглянул на Тиберия, но повиновался. «Чего доброго, – подумал он, – этот мальчишка сообщит обо мне консулу, тогда не оберешься неприятностей».

Римские перебежчики и Гасдрубал с семьей укрылись в храме Эшнуна, расположенном в самой высокой части Бирсы. Шестьдесят мраморных ступеней отделяли храм от площади, на которой в дни празднеств собирались верующие. Теперь на каменных плитах, отполированных тысячами ног, стояли враги. Задрав головы, они смотрели на серебряный купол, украшенный голубыми звездами, на стены, облицованные красноватым гранитом.

Внутри храма царил полумрак. Свет пробивался сквозь стекла продолговатых окон, ложась бликами на мозаичный пол. От багрового занавеса, закрывающего алтарь, исходил густой, одуряющий запах. По храму из конца в конец, наталкиваясь друг на друга, метались люди. Они сносили в кучу стулья и скамьи, срывали с себя одежды и бросали на пол, заламывая руки.

Человек в облачении жреца бормотал:

– Молитесь Эшнуну! Великий Бог ниспошлет спасение укрывшимся в его святилище.

Один из перебежчиков, оттолкнув жреца, закричал срывающимся голосом:

– Нет спасения! Подумаем о смерти!

– Хватайте светильники! Лучше сгореть в огне, чем погибнуть на кресте! – подхватил другой голос.

Храм запылал в нескольких местах и наполнился густым дымом. Пламя подступало к алтарю. Сорвав занавес, оттуда выскочил человек в блестящих доспехах. Прежде чем его смогли остановить, он был уже у выхода и в несколько прыжков очутился внизу, в ногах у Сципиона.

Обнимая ноги полководца, он кричал так громко, что его голос был слышен не только на площади, но и наверху, в храме.

– Пощады во имя богов! Спаси моих детей!

Из горящего храма выбежала женщина с двумя детьми. Они прижимались к матери, прячась в широких складках ее одежды.

– Трус! – кричала она. – Мои дети не будут добычей победителя!

Повернувшись, жена Гасдрубала бросилась в пламя. Кровля храма обрушилась, погребая тех, кто находился в нем.

Осенью 608 года от основания Рима [11] из Утики в Карфаген скакал гонец. Он вез деревянную коробку, в которой лежал приказ сената Публию Корнелию Сципиону Эмилиану Африканскому. Последнее имя сенат присвоил Публию на специальном заседании, получив известие о падении Карфагена.

Содержание свитка гонец не знал. Ему лишь велели доставить свиток как можно быстрее. Поэтому гонец за трое суток спал лишь несколько часов.

В претории Сципиона толпились люди. Все они казались утомленными, хотя уже ровно нундины не воевали. Консул, его легаты и друзья ожидали развязки затянувшейся агонии великого города, поверженного, но еще живого.

Консул взял коробку из рук гонца. Когда он срывал свинцовую пломбу с четырьмя буквами SPQR [12], руки его дрожали. Едва развернув свиток, Сципион впился глазами в строчки. Лицо его потемнело. Он быстро вышел из претория и тихо отдал приказание центуриону.

Вскоре из лагеря к городу потянулась цепочка легионеров. В руках они несли зажженные факелы.

Семнадцать дней горел Карфаген. Семнадцать дней корчились в огне лимонные и миндальные деревья, за которыми так тщательно ухаживали опытные садоводы. Рушились арки и своды храмов. Гибли здания, сгорали спрятанные в тайниках сокровища богачей и жалкий скарб бедняков. Пылали библиотеки, хранившие мудрость народа.

На семнадцатый день Сципион, Полибий и Тиберий поднялись на скалу. Вместо прекрасного, полного жизни города, до самого залива простиралось черное безжизненное поле с бесформенными развалинами. Удушливый дым стлался над землей…

Тиберий взглянул на Сципиона. Его темные глаза, как показалось юноше, были влажными. Полибий сидел на камне и, положив на колени вощеные таблички, быстро писал, словно боясь утратить хотя бы одно мгновение.