Великий торговый путь от Петербурга до Пекина. История российско-китайских отношений в XVIII— XIX веках - Клиффорд Фауст Страница 10

Третью по важности проблему составляли переселенцы, прежде всего джунгары и представители прочих монгольских племен, бежавшие в Сибирь от призыва в китайскую армию или из-за притеснений со стороны местных властей. Участников переговоров с китайской стороны предстояло убедить в самых добрых намерениях со стороны России. Русскому послу рекомендовали обратить внимание китайцев на петровский указ от 22 июля 1722 года, в соответствии с которым нарушителей границы требовалось возвращать на территорию китайских владений, на распоряжения Ф. Фефилова по поводу экстрадиции 84 подданных китайского императора, а также на возвращение их на родину Л. Лангом в августе 1724 года. В Коллегии иностранных дел и в Сенате России явно отдавали себе отчет в том, что данная проблема, безусловно, выглядела самой важной в представлении маньчжуров. Информация об этом поступала в неисчислимом количестве донесений от Л. Ланга и других чиновников, служивших на границе. Распространение маньчжурской военной мощи и политического влияния на территорию Монголии и Джунгарии существенно затруднялось без закрытия государственной границы и безотлагательной выдачи китайским властям их переселенцев. Беженцев, уже обосновавшихся на территории России, возвращать на родину по возможности не намечалось, хотя этому последнему пункту Владиславич-Рагузинскому разрешалось дать согласие, если бы возникала угроза возобновлению торговых отношений.

Ради устранения извечно щекотливой протокольной несуразицы в переписке с китайцами С.Л. Владиславич-Рагузинскому предписывалось разработать некую схему равноправия. Посредством такой схемы государственным ведомствам и чиновникам относительно одинакового разряда и положения в государстве обеспечивалась бы возможность обмениваться корреспонденцией по всем актуальным проблемам. Инструкции его руководства по данной теме выглядят нарочито свободными, он мог вести переговоры относительно заключения любого возможного временного соглашения.

И наконец, посольству предписывалось содействовать проникновению в Пекин, в случае необходимости без огласки, епископа Переяславского Иннокентия Кульчицкого и получить для него (или, по крайней мере, для нескольких простых священников) разрешение на проживание в этом городе для продолжения приходской службы среди русских людей и потомков русских переселенцев в Пекине. Такие попытки предпринимались с XVII столетия. К тому же следовало организовать его пасторские поездки по провинциям. Иначе говоря, предусматривалось на самом скромном уровне проповедовать христианство. Епископ Иннокентий ждал такой поездки со своей немногочисленной свитой, состоявшей из двух священников, двух диаконов и троих светских слуг, в Селенгинске и Иркутске с середины 1722 года, но пекинские чиновники не давали ему разрешения пересечь границу до урегулирования всех спорных вопросов. Если бы такая забота о духовном благополучии православной паствы в Пекине показалась китайцам неубедительной, прикомандированного епископа пришлось бы оставить на границе (в конечном счете его там оставили и по требованию С.Л. Владиславич-Рагузинского от 31 августа 1726 года заменили младшим по званию архимандритом Антонием Платковским). А на переговорах минимальным требованием прозвучало выделение клочка земли в Пекине под строительство храма, расходы на которое оплачивали в Санкт-Петербурге. Кроме того, двум русским студентам должны были дать разрешение на изучение в Пекине китайского и маньчжурского языков.

В посольских инструкциях в целом содержалось очень мало нового. Многие его главы, в частности в разделе с распоряжениями торгового ведомства (Коммерц-коллегии), практически повторяли указания, полученные еще Л.В. Измайловым. Существенные дополнения касались только двух положений: определение общей границы и договоренности по поводу возвращения на родину переселенцев. Эти дополнения приобрели большое значение и для китайцев оказались вопросами высших государственных соображений. Как уже указывалось выше, пекинские власти переживали по поводу отсутствия порядка в торговой сфере их столицы и в провинциях, но еще больше их беспокоил главный вопрос — контроль над Средней Азией. Чиновники Правительствующего сената и Коллегии иностранных дел весьма разумно расширили полномочия посла и дополнили инструкции, переданные еще Л.В. Измайлову, иначе восстановить вожделенную торговлю с Востоком вряд ли бы удалось.

С конца весны и на протяжении всех летних месяцев 1726 года посол С.Л. Владиславич-Рагузинский имел возможность убедиться в том, что подробные распоряжения из Санкт-Петербурга далеко не всегда трансформируются в толковые и разумные действия на территории, расположенной в 2 тысячах миль восточнее столицы империи. Мало того, что он считал целесообразным требовать замены епископа Кульчицкого и абсолютно новой топографической съемки с картами, множество требующих разрешения других проблем, как пустяковых, так и более значительных, стремительно наваливалось на него одна за другой. Спустя два месяца после прибытия ему сообщили о смерти купца Степана Михайловича Третьякова, служившего директором казенного обоза, остановленного с 1724 года на Стрелке реки Чикой. На место выбывшего директора обоза Савва Лукич подобрал главного целовальника того же обоза оценщика Дмитрия Молокова. Однако от китайцев поступило предупреждение о том, что никакие русские обозы, ни казенные, ни частные, не допустят до самого Пекина, пока не начнутся переговоры по сохраняющимся разногласиям, а разрешат доехать только до Угры, где можно будет организовать торги. Причем китайцы обещали пропускать не более 300 подвод с товаром в год.

С.Л. Владиславич-Рагузинский огорчился, так как рассчитывал на организацию безотлагательной отправки готового обоза, а теперь сами китайцы предупредили его о том, что они не собираются заключать договор любой ценой. Еще в мае Владиславич-Рагузинский сообщил из Иркутска, что, по его разумению, на тот момент китайский двор «не проявлял большой склонности к восстановлению торговли и душевной переписки с российской империей». Настроения при этом дворе не изменятся, по крайней мере до тех пор, пока не уладятся проблемы с переселенцами и хищением домашнего скота через границу, причем уладятся на китайских условиях. К тому же Л. Ланг и прочие российские чиновники, служившие на границе, разъяснили ему, что какое-либо взаимоприемлемое решение вопроса переселенцев «дастся с большим трудом». Так Савва Лукич и доложил в Коллегию иностранных дел.

Предчувствия по поводу предстоящих тяжких времен были небезосновательны, а тут сибирский генерал-губернатор М.В. Долгорукий доложил в Санкт-Петербург о сосредоточении китайских войск для очередного массированного удара по позициям джунгарского контайши. Угроза такой военной подготовки для слабых и обветшалых русских фортов вдоль границы выглядела вполне очевидной: Владиславич-Рагузинский доложил, что форты Нерчинска, Удинска и Селенгинска находятся в плачевном состоянии, а поставки артиллерии и боеприпасов к ней пребывают в полном беспорядке. Мало того, что эти примитивные фортификационные сооружения слабо защищали гарнизоны не только от нападения монгольских или китайских регулярных войск, но даже и от вооруженного ополчения. Они вообще утратили способность толково противостоять воровству и прочим формам жульничества, которые практиковали купцы, организовавшие в окрестностях свои торги. Охрану границы требовалось укреплять, поэтому Савва Лукич воспользовался предоставленными ему широкими особыми полномочиями и приказал местному губернатору отремонтировать обветшалые форты. Когда средств от местных подушных податей не хватало, приходилось взывать к совести солдат, служилого люда, уголовников, а также простых жителей или просто принуждать их к выполнению ремонтных работ. В августе 1726 года Владиславич-Рагузинский наконец-то поднялся в верховья Селенги к границе, оглядел неудачное положение на местности важного форта Селенгинска и потребовал его построить заново на той же реке, но в выбранном им самим месте. Он указал новое место на «столбовой дороге», где река выглядела более полноводной. Императорским указом от 30 декабря 1726 года утверждалось требование посла, и в нем содержался приказ на использование солдат под командованием полковника И.Д. Бухгольца на фортификационных работах. Военной коллегии предписывалось им в помощь незамедлительно откомандировать на место инженера и артиллерийского офицера. На этот раз намечалось возвести капитальный форт из камня и земли; время поджимало, а обстановка не позволяла его тратить на сооружение примитивных и удручающе мелких пограничных острогов.