Несокрушимые - Игорь Лощилов Страница 102

Союзники двинулись к Переславлю, очистили его от воровских шаек, затем продолжили движение дальше на юг к Александровской слободе, через которую шло снабжение сапегинского лагеря под Троицей, и захватили её. Сапега сразу ощутил печальные последствия этого шага: его воины стали голодать чуть ли под стать обитателям непокорной лавры. Он вознамерился поправить дело, собрал 4 тысячи человек и повёл их на Александровскую слободу. Вместе с ним шёл приехавший на переговоры о дальнейших действиях гетман Рожинский, впервые оба соперничающие военачальника шли на боевое дело рука об руку. 18 октября состоялась жестокая битва, ляхи проиграли и были вынуждены отступить. Гетманы разругались и разъехались, Рожинский — в Тушино, Сапега — под Троицу. Что дальше?

Скопин, следуя настоятельным просьбам Шуйского, нацеливался на Москву. Делагарди осторожничал. Опасно, говорил он, оставлять у себя в тылу разбойное войско Лисовского, а кроме того, с правого фланга всё время будет угрожать Сапега из своего троицкого лагеря. И снова у всех на устах замелькало имя лавры, несколько затемнённое жаркими событиями последних дней.

На выручку осаждённых Скопин направил 900-тысячный отряд под началом Давида Жеребцова, человека хитрого и своевольного. Эти его качества проявились в полной мере. Приблизившись к лавре, он спрятал своё войско в Сазоновой овраге и выслал к стоявшему здесь пану Тышкевичу переговорщиков. Речь пошла о продаже обоза с зерном. Пан, испытывающий продовольственные затруднения, с радостью согласился, и пока шёл торг, отряд Жеребцова под видом сопровождавших обоз подступил под самые стены. В монастырь он проник без боя.

Жалкое зрелище предстало перед глазами новоприбывших. От многочисленных подкопов, слухов и непрерывной пушечной пальбы на крепостных башнях и стенах появились широкие трещины, к иным для укрепления были привалены груды камней. Строения и братские кельи стояли без крыш — кровля и стропила пошли на обогрев; некогда мощённые булыжником площади и проходы превратились в грязное месиво, камень истратился на врагов и подпорки. Осадные лишения не обошли храмов, каменные исполины выглядели как витязи после битвы: на каждом следы от вражеских ядер, копоть от взрывов и близких пожаров. Но более всего поражали люди, они двигались как бесплотные тени, равнодушные и примятые, даже не сумев выказать радости от прибытия долгожданной помощи.

Иоасаф, с трудом подволакивающий больную ногу, полуслепой и совершенно беззубый, тихо благословил Жеребцова. Узнав, что он только что расстался с обозом зерна, горестно вздохнул и приказал накормить ратников. Гурий Шишкин, к которому перешло заведование монастырским хозяйством, возмутился:

— Отколь взять корму на этакую ораву? В день ставим по четыре квашни, более никак нельзя.

— Поставь восемь, они пришли к нам не для своей корысти, но в наше избавление. — Иоасаф поджал губы, ужав лицо почти наполовину, и по-прежнему тихо произнёс: «Давайте и дастся вам: мерою доброю, утрясённою, нагнетённой и переполненной отсыплют вам в лоно ваше, ибо какой мерою мерите вы, такою же отсыплется и вам».

«Как бы не так, — подумал Шишкин, — всё бы так отдавать, более года не продержались бы». Но Жеребцов решительно напомнил:

— Слышал? Мерою доброй и переполненной.

В тот же день он прислал своих людей в монастырские закрома и вымел оттуда остатки, оставив зерна лишь на самый малый прожиток. Но не только жадностью удивил Жеребцов. Жизнь после июльского приступа здесь успокоилась, между врагами наступило нечто вроде перемирия, прекратилась стрельба и подлые наскоки. Старцы часто выходили за стены за травами, кореньями, к колодцу с целебной водой. Иногда приводили покалеченных и лечили их, поляки не препятствовали этому. Жеребцов с таким положением не согласился:

— К чему подвергаться ненужному риску? Отныне из крепости ни шагу! Гулять там будут ратники, а не старики.

Он самочинно взял на себя роль главного воеводы, Долгорукий и Голохвастов не могли этому воспрепятствовать по причине изнеможения, да и людей у них было во много раз меньше. Всё справедливо, удивительно только, что новый воевода не захотел считаться с прежними. В начале ноября устроил вылазку в район Красной горы и возвратился с большим уроном, Сапега ещё располагал значительными силами. Сидельцы о погибших жалели, хотя и не удержались от некоторого ехидства: «Вот тебе и ратники, мы хоть и простаки, да нас святой Сергий милует».

И всё же эти жертвы оказались не напрасными, Сапега почувствовал, что лавра перестала быть просто непокорной, теперь её усилившийся гарнизон представлял для него серьёзную опасность и лишал прежней свободы действий. Этого и добивался Скопин: обезопасив свой правый фланг, он стал осторожно, шаг за шагом продвигаться к Москве.

Тревожная осень 1609 года знаменовалось значительным усилением власти Шуйского.

Действия под Смоленском протекали вяло. Защитники зорко сторожили врага, делали вылазки из крепости, терпели лишения и ворчали на царя, не очень-то спешащего с помощью. Осаждающие в ожидании прибытия тяжёлых орудий вели подкопы, мокли и мёрзли в землянках и тоже как водится ругали своё начальство. А власти? У Шеина и Горчакова много сил уходило на борьбу с крамольниками, их оказалось немало, желающих сдаться врагу, одни прельстились королевскими обещаниями, других сломили нужда и отчаяние. Сигизмунд же в надежде найти достойный выход из создавшегося положения затеял бурную переписку.

Он написал Шуйскому довольно любезное письмо, в котором говорилось, что причиной его вторжения в Московию послужил русско-шведский договор, якобы затрагивающий интересы Польши, но что при обоюдном желании сторон дело может быть улажено мирным путём. При согласии Шуйского на переговоры король обязывался освободить его от всем изрядно надоевшего царика и устроить дела тех, кто его поддерживал. Однако любезному письму не было суждено дойти по назначению. Гонца далее Можайска не пустили, Шуйский известил, что пока король не покинет русскую землю, ни о каких переговорах не может быть речи.

И тогда события стали развиваться по линии противостояния Шуйскому. Прежде всего следовало привлечь на свою сторону наиболее сильных его врагов — приверженцев тушинского царика. Сделать это оказалось не так просто. Тушинское рыцарство во главе с Рожинским продолжало решительно возмущаться вторжением королевских войск и особенно поведением запорожских казаков, принявшихся от имени короля грабить Северскую землю. Этот край считался колыбелью и исконной вотчиной царика, с его потерей тот мог лишиться самого главного и надёжного источника своего дохода. Рыцарство составило конфедерацию и направило посольство королю под Смоленск. Возглавляющий его пан Мархоцкий предъявил письмо Рожинского, в котором властолюбивый гетман в довольно резких выражениях упрекал короля. Немало греша против истины и утверждая, что усилиями польского рыцарства «законный русский царь Димитрий» был уже почти посажен на отцовский трон, он писал: «... но вдруг неожиданно вы являетесь с полками, отнимаете у него землю Северскую, волнуете, смущаете россиян, усиливаете Шуйского и вредите делу, уже почти совершённому! Сия земля нашей кровью окроплена, в могилах от Днепра до Волги лежат кости моих храбрых сподвижников и никому другому мы Россию не уступим. Враг Димитрия, кто бы он ни был, есть наш враг!»