Атаман Войска Донского Платов - Андрей Венков Страница 103

Платов, тяжело переживавший свое унижение, молчал. В атаманской канцелярии — уныние. И полки, вызванные с Дона, не шли.

Говаривал потом возмужавший Степан Кисляков:

«Чего я под Москвой нагляделся… До сих пор не пойму, как мы победили. Промысел Божий…»

Англичанин, сэр Роберт Вильсон, под Кутузова копавший, Платова обо всем участливо расспрашивал и государю о горькой платовской участи писал. Ближние казаки окружали заболевшего от многих неприятностей атамана:

— Матвей Иванович, нам не верят. Надо решать… Казаки смущаются. Делай чего-нибудь, ради Бога…

Пять дней простояли в Красной Пахре, потом по дождю пошли дальше на юг. Куда — неизвестно. Стали выходить к Тарутино, к какой-то Леташовке. Размещались по хатам, по сараям…

Собрался Платов с духом, рыкнул, надавил на Кутузова. Наговорил речей дерзких при высокопоставленных особах. А офицеры донских полков, бывшие при главной армии, все, как один, сказались больными. Казачки стали пошаливать.

Квартировавший рядом с Платовым Растопчин, московский генерал-губернатор, перепугавшись, написал царю: «…Мне хотелось узнать образ мыслей Платова; я стоял рядом с ним, а как он тщеславен, болтун и немного пьянюга, то я убедился, что это человек опасный, и не следует раздражать его при настоящих обстоятельствах. По злобе Кутузов его преследует, а у него бродят дурные замыслы в голове; говорит о том, что хотел Наполеон предложить ему и казакам, что если для русских дело кончится плохо, то он уж знает, что делать, что казаки пойдут за ним и т. п.».

Кутузов забеспокоился: чего это донские полковники захворали?

Еще казачьего бунта ему не хватало!

И тут Платов написал ему частное письмо. Мол, невзирая на подвиги, не верят нам. Я от этих дел прямо-таки заболел, и не дай Бог что случится, ни за что не отвечаю. Неужто и ты меня изменником считаешь?

Кутузов, ожидая подхода с Дона казачьего ополчения, всплеснул руками: что ты! Что ты! Христос с тобой! И написал Платову: «В усердии к службе Августейшего Монарха собственно Вашем я весьма уверен, оказываемые полками Вашими ежедневные подвиги мне коротко сведомы, и потому я остаюсь в неколебимой надежде, что все ошибки… известною мне деятельностью Вашего Высокопревосходительства приведутся в лучшую степень».

Следом пришел приказ: выделялась Платову команда из десяти полков, следующих к армии, атаманцев и других партий (отрядов), что пока без дела — эти пусть сам атаман подберет, поскольку главная квартира таковых и учесть не могла.

Платов воспрянул и сразу выздоровел.

Из Малороссии в новый лагерь стали подползать обозы с провиантом. Малость подкормились. Стали подходить рекруты, ополченцы. И, наконец — что главное! — принесли гонцы весть: выступила с Дона подмога, 26 полков.

Барклай засобирался: «Я ввез экипаж на гору, с ее вершины он покатится сам. Мое присутствие производит несогласие и раздоры». И уехал, нарушив тем самым сложившееся равновесие.

Раньше на Барклае отрывались, теперь Кутузов остался. Заговорили, что он старая баба, сплетница, потерял голову, ест, спит, ничего не делает, кто командует — непонятно, дела ведутся хаотично, мародерство и дезертирство процветают…

Погода установилась. Дни стояли теплые, даже жаркие. Понемногу и люди стали успокаиваться.

Через неделю стали подходить свои с Дона, а с ними, с полком Гревцова, новочеркасского полицмейстера, — Степкин отец, Алексей Иванович, который, как вернейший из верных, немедленно определен был состоять по Войску и при особе атамановой.

Ждал Платов полки, чувствовал, что из-за их прихода и отношение к нему в верхах изменилось, смягчились царь и Кутузов. Встретил первых, хоперцев, которые раньше других успели:

— Выручили, молодцы. Похваляю…

Степка отца спрашивал:

— Чего так долго? Каждый божий день вас ждали. Где вы были?

Алексей Иванович только руками разводил. Про других не знал, а с их полком, «рабочим» Гревцова 2-го, обстояло так: 28 июля, сразу после Ильина дня, по прочтении царского манифеста рассчитали казаков и на короткое время распустили по домам, чтоб по особому приказу явились они с месячным запасом харчей в Нижне-Кундрюческую, а оттуда всем полком в прежнем составе шли бы на город Смоленск. Но какое уж тут «короткое время», когда самая пора овес косить! Потом к Успенью с урожаем успевали. И как ни грозился из России Матвей Платов, в поход трубы затрубили, когда «Иван Предтеча погнал птиц за море далече». С 1 сентября числились казаки в походе, но стояли все в станице Каменской вместе с полком Ягодина, ждали остальных, пока к концу бабьего лета генерал-майор Денисов 6-й чуть не силой выпихнул их идти на Москву. На второй день похода узнали, что Москву сдали, а идти теперь надо на Тулу, засовестились и стали поспешать. За два дня до Покрова подошли к русскому лагерю, и здесь в деревне Леташовке весь полк, 250 казаков, отдали под начало артиллерии капитана Сеславина и вместе с эскадроном гусар послали искать неприятеля на Боровской дороге. А Алексей Иванович, как мы помним, был определен при Платове.

Наедине Платов Алексея Кислякова спрашивал, как там на Дону, какие новости. Кисляков ему рассказывал, как на духу, что видел, что слышал, кто чего думал, кто на Новочеркасской гауптвахте сидит (а сидели там сотник Извощчиков и квартмистр Калашников за нанесение есаулу Ребрикову в ночное время злодейским образом жестоких побоев). Под конец сам спросил, правда ли, что были от Бонапарта предложения, правда ли, что сулил он… Платов снизошел, буркнул:

— Поздновато… Ты гляди, не трепи. Знаешь, что за измену бывает?

Понятливый Кисляков замолчал.

На Покров выпал первый снег и сразу же стаял. И тут неожиданно Сеславин доложил, что французы ведут поиск к юго-западу от Москвы, а к Кутузову вторично приехал посланник от Бонапарта мира просить.

Наши воспрянули. Решили на французов напасть. Авангард их как раз вблизи дороги стоял.

Платов в этом деле не участвовал, он устраивал смотр полкам, пришедшим с Дона. Повел казаков Василий Орлов-Денисов, командир лейб-казачьего полка. Граф Денисов покойный сыновей после себя не оставил и титул графский вместе с фамилией внуку отказал, сыну Василия Орлова. Василий Васильевич Орлов-Денисов в батюшку и в дедушку оказался лих и боевит, в интриги же придворные не лез и при дворе его почти не видели. Платов, однако, к нему приглядывался с недоверием.

Взял Орлов-Денисов с собой Атаманский полк. Атаманцы пошли охотно, засиделись без драки, без наград и производств. Степка Кисляков, наглядевшись и наслушавшись, стал проситься в полк — за чином.

Отец, Алексей Иванович, всюду теперь ставший своим и незаменимым, вздохнул:

— Отправляйся, Христос с тобой.

Когда Степка радостно взлетел в седло, крикнул вслед насмешливо:

— Оголодаешь — вертайся!..

Был, видно, какой-то миг, когда война переломилась, но не заметил его никто. А зримо, явственно французов стали бить именно с той лихой атаки, с ночного рейда, в который ушел с атаманцами Степка Кисляков. Запомнил он тот рейд и ту атаку на всю жизнь.