Конан Дойль на стороне защиты - Маргалит Фокс Страница 11

Даже Конан Дойль, при всем его гуманизме, отдавал должное научной криминологии, по крайней мере отчасти. Путешествуя в 1914 году по Соединенным Штатам, он посетил знаменитую государственную тюрьму Синг-Синг к северу от Нью-Йорка. В автобиографии 1924 года «Воспоминания и приключения» он упоминал, что видел там заключенных, которых развлекала заезжая труппа мюзик-холла. «Бедолаги: вся эта вымученная, вульгарная игривость песен и ужимки полуодетых женщин, должно быть, производили в их уме чудовищный отклик, — писал Конан Дойль. — По моим наблюдениям, многие из них имели отклонения в форме черепа или чертах лица, которые ясно указывали, что эти люди не в полной мере ответственны за свои деяния… Тут и там я замечал умные и даже добрые лица. Странно, как они туда попали».

Ломброзо хорошо знал, что в беспокойные времена очень удобно прикрывать смутный страх конкретной личиной. Личина эта, как подразумевалось, должна была существенно отличаться от твоего собственного лица и идеально соответствовать образу чудовища, специально для этой цели созданному. После опознания можно извергнуть его из сообщества, а вместе с ним и сопровождающие его страхи. Историк Питер Гей называет такого козла отпущения «удобный чужак». В Глазго зимой 1908–1909 годов лицо этого «чужака» стало все больше походить на лицо Оскара Слейтера.

26 декабря 1908 года руководитель уголовного отдела Орд выпустил первый документ, в котором фигурирует имя Слейтера. Используя описания, данные Маклином и Камероном, и упоминая вслед за Мэри Барроуман «донегальскую кепку», он пишет:

Требуется для опознания в связи с убийством на Королевской террасе 21-го числа «Оскар Слейтер», иногда принимающий имя Андерсон, немец, возраст 30 лет, рост 5 футов 8 дюймов, широкоплечий, темноволосый, гладко выбритый, может иметь отросшую за несколько дней щетину от усов. Нос некогда сломан, с отметиной. В последний раз видели в черном костюме с сюртуком и кепке с ушными клапанами, застегнутыми на макушке пуговицей, иногда носит мягкую донегальскую кепку; имеет светлое и темное пальто, может носить любое из них.

Может быть в сопровождении женщины около 30 лет, высокой, статной, красивой, темноволосой, одетой обычно в черный или синий костюм с мехами собольего цвета и большую синюю или черную шляпу с зелеными перьями; до вчерашнего дня они проживали в доме 69 по улице Святого Георга.

К этому времени Слейтер, не уехавший в Монте-Карло, а пустившийся в давно запланированное путешествие в Америку, уже пересекал океан, в своей беспечности не подозревая о сетях, уже начавших опутывать его.

Викторианские страхи нашли обильное отражение в детективном романе — жанре, первая волна громкой популярности которого пришлась на конец XIX века. Более ранняя литература, повествовавшая о преступлениях, в одобрительных тонах описывала эффектных, крайне романтизированных героев-разбойников, чьи образы были навеяны историческими фигурами вроде Дика Турпина — жившего в XVIII веке бандита, который славился буйными грабежами, кражами и убийствами по всей Англии. В роли злодеев обычно изображались представители знати, притесняющие простой народ, или жестокие блюстители порядка, охотящиеся за героем.

Однако к Викторианской эпохе — с ее опасностями городской жизни, новым средним классом и стремлением сохранить собственность — соотношение тем в криминальной литературе значительно изменилось. Теперь в большинстве произведений соображения о собственности становились важнее народных симпатий, а героический разбойник уступал место честному сыщику. Роль этого нового выдуманного персонажа оказывалась двоякой. Его первейшей задачей было вселить в читателя уверенность. Ломброзо старался убедить честных граждан, будто преступника можно опознать по виду и тем самым избежать опасности. Детективный роман, действуя несколько тоньше, пытался сделать то же: ему предстояло уверить публику в том, что — по описанию одного из исследователей — «индивидуальные следы распознаваемы и их невозможно спрятать среди толпы».

Другая задача сыщика-детектива являлась научной, даже медицинской: во всех случаях, когда предотвратить ущерб невозможно, ему надлежало действовать в роли исцеляющей силы. Главной отличительной чертой Викторианской эпохи было развитие науки в ее современном понимании: потрясшая мир эволюционная теория Дарвина, знаменательный прогресс в физике, химии, биологии и геологии, растущее понимание как структуры и функций живых клеток, так и роли микроорганизмов в развитии болезней, а также неотъемлемо связанная с этими открытиями профессионализация современной медицины.

Эти события предопределили присущий той эпохе интерес к преступности и преступникам. Преступность все больше воспринималась как форма заразы и некий род «патологии общества», а новый научный метод — как средство ее отследить и выкорчевать. К исходу Викторианской эпохи преступников (особенно иностранцев) рассматривали как силу, вторгающуюся в общество подобно тому, как микробы вторгаются в организм. Литература того периода пестрела метафорами вторжения: достаточно вспомнить антигероя-кровопийцу из романа Брэма Стокера «Дракула», опубликованного в 1897 году, или коварного еврея-гипнотизера Свенгали из романа Джорджа Дюморье «Трильби» (1894), подчиняющего себе душу своей протеже, юной прелестной девушки.

Рассказы о Холмсе свидетельствуют о тех же страхах, поскольку их автор, подобно многим прогрессивным личностям своей эпохи, не был свободен от влияния царивших в обществе идей о криминальной физиогномике, об имперской славе и даже — как показывают некоторые рассказы — об опасности иностранцев. (За исповедание экуменического гуманизма и одновременную пылкую преданность короне и государству Конан Дойль удостоился от исследовательницы Лоры Отис меткой характеристики «либеральный империалист».) Многие из злодеев Конан Дойля — англичане, ставшие на путь преступлений, однако в каноне также есть некоторое количество бесчестных чужаков, таких как мстительный американец Джефферсон Хоуп из «Этюда в багровых тонах» или убийца Тонга с Андаманских островов, упоминаемый в «Знаке четырех». По словам Отис, Конан Дойль «описывает английское общество как пропитанное иностранными преступниками, „выдающими себя“ за респектабельных граждан… Шерлок Холмс, его герой, выступает как иммунная система… чтобы идентифицировать их и обезвредить».

Дело Слейтера вобрало в себя наиболее серьезные проблемы своего времени. Каждый его этап пронизан паранойей — очень личной в случае мисс Гилкрист, более общей в случае широкой публики. Началось дело с самого ужасающего вида насильственного вторжения: проникновения в хорошо защищенный дом. В деле была замешана темная фигура чужака — не просто иностранца, но еще и еврея, выходца из народа, который нацистская идеология вскоре провозгласит переносчиком заразы. Более того, для раскрытия дела потребуется острый, вооруженный наукой разум, способный одолеть добровольное неразумие полиции и обвинителей. С этой точки зрения очень удачно, что самый деятельный защитник Слейтера был одновременно и медиком, и отцом литературного персонажа, который остается величайшим воплощением сыщика Викторианской эпохи.