Дневник обезьянки (1957-1982) - Джейн Биркин Страница 11

* * *

Мои родители были людьми с обостренным чувством социальной ответственности. Отец добровольно исполнял обязанности probation officer и брал на себя ручательство за молодых правонарушителей, добиваясь для них условного срока вместо тюрьмы. Помню одного парня – его звали Том Белл. Он жил в Баттерси и был пироманом. Мы с отцом и Линдой туда ездили. В доме у миссис Белл на столе лежал труп. Еще один привезли на тележке. Мать Тома работала бальзамировщицей. Том был в спальне. Он целыми днями себя ощупывал, и папа шепнул нам, что, если бы он жил в таком месте, делал бы то же самое. Из щелей в дощатом полу то и дело выглядывал крысиный хвост. Миссис Белл воздела руки и воскликнула: «Ох, мистер Биркин, когда наступит скорбный день, я сотворю из вас шедевр!» Она была счастлива, что Тома не отправили за решетку. Он и правда, стоило ему увидеть табличку «her majesty’s property» [44] или хоть бы куст, испытывал непреодолимое желание поднести к нему спичку.

* * *

Сейчас я могу намного лучше объяснить в этом дневнике, кто я такая и что это значит – взрослеть… Сейчас я понимаю важность вещей, о которых раньше даже не задумывалась. Я чувствую себя более ответственной и в то же самое время боюсь, что стану еще старше и мне придется самой зарабатывать себе на жизнь. Стараюсь читать поменьше книг вроде «Пейтон-Плейс» и «Возвращение в Пейтон-Плейс», хотя они меня чем-то притягивают. Мне это не нравится, потому что я чувствую, что все это банальность и пошлость, и это ужасно. Меня занимает вопрос: правда ли большинство женщин носит узкие юбки и чулки и красит глаза и губы. Все взрослые так делают, и даже если я считаю, что это ужасно, иногда у меня возникают сомнения: а вдруг я ошибаюсь? Может, я просто боюсь попробовать?

Что со мной не так? Все, что я умею делать, – это писать и петь. В памяти у меня ничего не задерживается, а мне так хочется все запоминать. Когда-нибудь я этого добьюсь. Я стараюсь не терять надежды, что все наладится, но пока никаких улучшений не заметно. Орфография, глаголы, даже музыка, которую я люблю больше всего на свете, – ничего в голове не задерживается. Я не могу учить стихи: стараюсь, повторяю, но все кончается слезами. Наверное, у меня в мозгу стоит какой-то блок или еще что-нибудь в том же роде. Как мне хочется помнить все красивое, что есть в жизни, – закатное небо, восходы солнца… Каждую ночь я реву в подушку. Плачу из-за папы, из-за того, что творится в мире, из-за того, что я тоже когда-нибудь уйду и солнце перестанет для меня сиять, а мой свет угаснет.

Я играла в скрэббл, а потом поговорила с мамой о похоронах. Я не люблю разговаривать о смерти, потому что эти разговоры меня пугают, правда, и я сразу начинаю плакать, как только подумаю, что мама, папа, Эндрю или Линда, или кто-нибудь еще умрет. Наверное, это потому, что я недостаточно верую в Бога. Люди, которые твердо веруют в Бога и в рай, спокойно относятся к мыслям о смерти. Мне кажется, бабуля Биркин всегда относилась к этому спокойно и на самом деле верила, что существует потусторонний мир. Я уверена, что у нее никаких сомнений никогда не было, а вот у меня они есть. Я ни в чем не уверена, хотя я христианка и так далее и тому подобное…

Пятница 30 июня

О том, что произошло вчера или сегодня, я могу рассказывать часами. Мой ум похож на испуганную курицу – он не в состоянии выносить жестокие пытки, которым подвергается его хрупкая сущность. Как можно забыть про нищету, как можно не думать про печальные глаза и сердца? Трудно выразить одновременно и свои мысли, и всю тоску этого дня.

Упражнение «I must I must increase my bust» [45]. Проделать 100 раз, и тогда грудь увеличится. Я чувствую себя настолько отверженной! Каждый раз, когда у меня появляется повод быть довольной собой, обязательно найдется кто-нибудь, кто скажет: «У тебя ни наверху ничего нет, ни внизу ничего нет. Зря стараешься!» А остальные подпоют: «Да ты просто half-caste [46]!» Или еще: «Ты не девочка, ты парень!»

И я чувствую, что я не такая, как все.

Но я и правда не такая, как все.

«Зачем ты носишь лифчик, если у тебя нет груди?»

Откуда я знаю зачем? Может, мне просто не хочется быть белой вороной. Надо мной и так все смеются, и за спиной, и в лицо, из-за того, что я медленно развиваюсь. Например, кто-нибудь найдет желудь, молодой желудь. Его спрашивают: «Что это такое?» – «Это недоразвитый желудь». И кто-нибудь обязательно добавит: «А я знаю еще кое-кого недоразвитого. Но это не желудь, а человек!»

Представь себе девочку 14 лет, у которой пока не началось [47], у которой ничего нет ни наверху, ни внизу. Ха-ха-ха. Может, это такие шутки, но мне от них больно.

Джейн XXX

Четверг

Последние новости. Дженни подхватила ветрянку. Общее число жертв: 7 человек. Готова спорить: я буду следующей.

20 июля, после экзаменов

Завтра заканчиваются занятия. Меня второй год подряд наградили призом за успехи в ваянии.

Суббота, последний день в интернате

Это была лучшая пятница из всех, какие я провела в Аппер-Чайне. Я выкинула свои черные трико в речку Солент. Посмотрела «Вестсайдскую историю» и ревела как корова. Это история современных Ромео и Джульетты, перенесенная в Америку.

Я ходила в гости к подруге, мы слушали пластинки и т. д. Закурили по сигарете, но мне не понравилось, и я свою сразу затушила. Ходила смотреть «Ромео и Джульетту». Божественно. Особенно хороша последняя сцена в склепе, благодаря особому освещению. Пойду смотреть «Остановите Землю – я сойду» [48] с Рейчел Гарни. Это мамина подруга.

Вторник, остров Уайт

Эндрю нашел молодую чайку, пострадавшую во время шторма, и принес ее домой. Мы положили ее на лужайку, на солнце, и она умерла. Мы с Эндрю похоронили ее на пляже. Сначала мы хотели бросить ее в море, но волнами ее каждый раз выбрасывало обратно на берег.

Посмотрела «Форт Аламо». Слишком много крови и кетчупа.

Я себя не понимаю. Я ненавижу свой возраст – еще не женщина, но уже не ребенок. Ненавижу, когда мне говорят, что для каких-то вещей я уже слишком большая, но в 100 тысяч раз сильнее ненавижу, когда со мной обращаются как с ребенком. Я ни то ни другое. Я завидую Линде – ей разрешают носить вещи, например slip-on [49], которые мне запрещали надевать до 13 лет, а ей разрешают, хотя ей всего 11. Или взять губную помаду. Мне не разрешают красить губы, а ей разрешат, когда ей исполнится 13 лет. Почему я думаю о таких вещах? Меня переполняет обида, когда мне говорят, что мне пора немного повзрослеть, потому что я слишком часто плачу; но другие красят губы и носят туфли на каблуке и чулки. Не понимаю, почему я не могу быть такой же, как другие девочки моего возраста. Мне хотелось бы ходить на вечеринки, встречаться с мальчиками, ходить на танцы и развлекаться, хотя бы немножко. Хочется, чтобы ко мне относились как к взрослой и разрешали возвращаться не в половине десятого вечера, а позже. Дженни приходит домой в 11 вечера или даже в половине двенадцатого. Почему ей можно, а мне нельзя?