О, возлюбленная моя! Письма жене - Вольф Мессинг Страница 11

Дома мне стало еще хуже. Я немного поворчал на Ирочку. Пусть она не обижается, но с ее здоровьем не стоило ехать в Ленинград, с которым у нее связаны такие тяжелые воспоминания. Я даже боюсь подумать о том, чтобы сейчас поехать в Гуру-Кальварию. Сердце мое разорвется там от боли. Ирочка должна быть осторожнее. Я все понимаю, но тем не менее она должна быть осторожнее. Я очень ее люблю, иначе и быть не может, ведь она твоя сестра, поэтому очень сильно волнуюсь. Повторю в письме, вдруг ты не расслышала по телефону — все будет хорошо.

За всеми делами мы совершенно упустили из внимания твой грядущий юбилей. Это в твоих привычках — думать о моих делах и забывать про свои. Любимая, мне хочется отметить твой юбилей как-то особенно. Одного ресторанного застолья мало. Это же не просто день рождения, а юбилей, и к тому же в такое время, как сейчас, душе особенно хочется праздника. Давай уедем куда-нибудь. Долгого отпуска мы себе устроить не сможем, но неделю всегда выкроим. Я еще не дал окончательного ответа Блувштейну, так что возможность есть. Можно уехать куда-то недалеко, а можно и на юг к морю — это уж как будет тебе угодно. Мне все равно, любовь моя, главное, чтобы нравилось тебе, это же твой праздник. Мы с тобой вместе вот уже шестой год, но мне теперь кажется, что мы прожили вместе всю жизнь, потому что мое прошлое, то, что было до встречи с тобой, ушло куда-то в тень. Память устроена так, что чаще вспоминает приятное, а все приятное в моей жизни началось в сорок четвертом году. Помнишь, как ты улыбалась, когда на вопрос о том, какой город в Советском Союзе мне нравится больше всего, я ответил — Новосибирск. О, это благословенный город, ибо там я родился заново счастливым человеком. Я люблю тебя, драгоценная моя, ты любишь меня — что нам еще надо? Нашими соседями была чета Шенкманов, у которых не было детей. «Зачем им дети? — говорили соседи. — Ведь они так любят друг друга, что больше никто им не нужен». Наверное, так оно и есть. Сейчас я напишу тебе то, что никогда еще не говорил. Написать легче, чем сказать. Мне очень больно сознавать, что род Мессингов закончится на мне. Ничем он не славен, наш род, но это мой род, мои родственники, да будут они благословенны там, где они сейчас находятся. Очень хочется надеяться на то, что кто-то остался в живых, но. Разум говорит мне: «Опомнись и прими неизбежное. Ты знаешь, кто дал распоряжение искать следы твоих родственников[40], и понимаешь, что было сделано и возможное и невозможное». Но сердце надеется. Надежда эта то слабеет, то усиливается. Любую фразу из Талмуда можно истолковать двояко. «Не нашли никаких следов» можно тоже понимать двояко. Но сейчас я хочу сказать не об этом, а о том, что несмотря на то, что мой род может на мне окончиться, в глубине души я не хочу иметь детей. Пойми меня правильно, дорогая моя, впрочем, о чем это я, ведь ты всегда понимаешь меня правильно. Я боюсь! Я боюсь, что мой дар может передаться нашему ребенку, и тогда одним несчастным человеком на свете станет больше. Нет, лучше уж пускай мой род прервется на мне. Мы не Альтеры[41], мир как-нибудь это переживет. Не терзайся по поводу отсутствия детей, любимая моя Аида. У нас есть мы, и этого достаточно. Положись на Его промысел. Если бы Он считал, что нам нужны дети, они бы у нас были. И дело тут не в возрасте. Жена гуского меламеда[42] Шмулевича родила своего последнего ребенка в пятьдесят четыре года. Ее звали Сарой, но ребенка назвали не Исааком[43], а Менахемом. Прошу тебя, сохрани это мое письмо, держи его под рукой и всякий раз, когда начнешь сожалеть о несбыточном, перечитывай эти строки.

Возможно, с детьми было бы лучше, не знаю, не с чем мне сравнивать, но нам хорошо и без детей, драгоценная моя. Ведь мы друг для друга «папочка» и «мамочка».

Но вернемся к юбилею. Пока ты в Ленинграде, подумай о том, чего бы тебе больше хотелось. В Москве уже не будет времени, начнется обычная нескончаемая суета. Я каждый день благодарю Бога за то, что он послал мне тебя, моя драгоценная Аидочка, но одной благодарности в день мало. Я должен благодарить Его по меньшей мере трижды, ведь Он дал мне 1 — жену, 2 — ассистентку и 3 — заботливую опекуншу, которая обо всем помнит, все знает и все успевает. Уже и представить не могу, что бы я делал без тебя, драгоценная моя. Ничего не успевал бы, путал график, выступал бы меньше и хуже. Ты единственная из всех моих ассистентов можешь организовать публику так, чтобы выступление шло гладко. Благодарение Богу, с тобой я забыл о том, что такое сбои во время выступления. Вот только сейчас в мою голову пришло хорошее сравнение, и я пишу его. Любовь моя, ты не ассистент, а дирижер. Ты управляешь всем процессом. По-честному твое имя надо писать на афишах первым. Напрасно ты не хочешь, чтобы мы выступали как «супруги Мессинг». Если уж говорить начистоту, то меня давно коробит от имени Вольф, которое я сам себе когда-то выбрал. Но все уже привыкли, и даже в паспорте моем написано «Вольф», а не «Вевл»[44]. Хорошо хоть, что в Гастрольбюро больше намекают на то, что Вольфа нужно заменить на Владимира[45].

Конец ознакомительного фрагмента