Лени Рифеншталь. Мемуары - Лени Рифеншталь Страница 11

Мастер был в благостном расположении духа: все шло как по нотам. Меж тем я незаметно подмигнула ему и прошептала на ухо:

— Заставьте меня танцевать, я могу.

Он понял и велел играть туш. Потом подошел к рампе и объявил:

— Дамы и господа, сейчас вы убедитесь в силе моих способностей на необычном примере. Я загипнотизирую одну из молодых дам, и она исполнит нам танец словно профессиональная танцовщица.

В публике произошло оживление. Фокусник взял меня за руку, подвел к середине сцены, я опустила глаза, а он громко крикнул оркестру:

— Вальс Штрауса! [28]

Когда прозвучали первые аккорды, я, словно в трансе, начала медленно кружиться, затем ускорила движения и стала делать пируэты и прыжки, которые по силам лишь балерине, — публика повскакивала с мест и начала бешено аплодировать еще до окончания музыки. Я снова и снова кланялась, но со сцены не уходила. Мне было досадно, что фокусник водит людей за нос, и, когда аплодисменты стихли, громко прокричала:

— Дамы и господа, очень сожалею, но все, что вы видели на сцене, — сплошное надувательство…

Продолжить разоблачение я не смогла, так как негр, схватив меня в охапку, потащил за кулисы. Слышались возгласы протеста вперемежку с аплодисментами. Потом я увидела приближающегося «мастера» и подумала, что сейчас он прибьет меня. Но в действительности… он сжал мои руки и заявил:

— Девочка, вы великолепны! Давайте работать вместе, я хочу ангажировать вас!

Моя выходка только увеличила его успех. Он то и дело бегом возвращался на сцену и отвешивал поклоны. В сутолоке я выбежала на свежий воздух, и когда нашла Герту, она шепнула мне: «Лени, получилось здорово!»

Но самый большой сюрприз ожидал нас дома. Профессор, у которого мы жили, тоже, оказывается, ходил на представление. Оно произвело на ученого мужа такое впечатление, что убедить его в том, что нас не удалось загипнотизировать, а все происходившее на сцене — чистейшая профанация, было решительно невозможно.

Следующее утро началось с неприятностей: мы попали в лапы инфляции. Деньги полностью обесценились. Профессор и его жена разрешили нам не платить за жилье и предложили разделить с ними скудную трапезу. Из опасения, что придется немедленно возвращаться домой, мы не осмелились просить денег у родителей.

На письменном столе профессора обнаружилась дюжина почтовых карточек. Цветными карандашами я нарисовала пейзажи Боденского озера и затем попыталась продать их посетителям летних ресторанов. Уже не помню, какой номинал имели купюры, которыми мы расплачивались в эти дни, — миллионы или миллиарды марок. Знаю только, что денег, вырученных за «художественные открытки», не хватило даже на горячий обед. Помог нам случай. На улице мы неожиданно встретили моего знакомого художника Вилли Иеккеля, которого я знала по Берлинской сессии, и его приятеля Нушку, тоже художника, — и едва не бросились им на шею. В Линдау друзья приехали на пару часов, чтобы раздобыть денег. Иеккель в Гунцесриде в Алльгойских Альпах [29] имел летнюю дачу, где вел курс живописи. С деньгами было туго, но «мэтр» не сомневался, что в Гунцесриде нам всем будет житься неплохо: он как раз получил за картину огромную головку сыра, а с хлебом и молоком там-де нет никаких проблем. В баке старого автомобильчика еще хватало бензина, так что вскоре мы в целости и сохранности прибыли в Гунцесрид и провели в этих великолепных местах незабываемые дни.

Иеккель делал гравюры для нового издания Библии и рисовал меня во всевозможных позах. Через него мы познакомились с невысокого роста, несколько одутловатым мужчиной — торговцем украшениями из Швебиш-Гмюнда. [30] На моторизированном трехколесном экипаже он собирался ехать в Штутгарт. А по дороге, в Эслингене, [31] находился бывший королевский вюртембергский конный завод «Вайль», и поскольку я все еще оставалась заядлой лошадницей, то уговорила торговца взять нас с собой. Напоминание Герты о том, что обратные билеты у нас из Линдау, а не из Штутгарта, я пропустила мимо ушей.

После сердечного прощания с Иеккелем мы втроем уселись в трехколесную повозку, которая, треща и грохоча, отправилась в путь. Впервые в жизни я села за руль. Колымагу вряд ли можно было назвать автомобилем, но забавный экипаж, сверху и по бокам открытый, ехал с довольно приличной скоростью. Наш покровитель уступил уговорам обучить меня вождению и показал, как действуют газ, тормоза и сцепление. За рулем я получала громадное удовольствие. Мы миновали одну за другой череду деревень. Утки и гуси, подпускавшие иногда нас слишком близко, потом с пронзительными криками улетали прочь. У бедной Герты, сидевшей сзади, душа, должно быть, уходила в пятки.

Вскоре, уже в Эслингене, мы свернули на извилистую горную дорогу, ведущую к конному заводу «Вайль». Встретили нас настороженно — о таких визитах обычно договариваются заранее, но, когда убедились, что я хорошо разбираюсь в родословной этих чистокровных животных, разрешили осмотреть все. Конный завод располагался на холме, а на выгонах паслись великолепные лошади.

Долго оставаться здесь мы не могли, поскольку боялись не поспеть в Штутгарт на поезд. Торговец украшениями снова уступил мне место шофера. Дорога, крутая и узкая из-за множества поворотов, плохо просматривалась. Я не имела никаких навыков вождения, и давать мне вести машину по извилистому крутому уклону было крайне легкомысленно. Вдруг с противоположного конца нам навстречу выехала повозка, запряженная волами. В испуге я попыталась затормозить. Последней мыслью было: «Только бы не искалечить животных». Я рывком развернула машину вправо и крикнула: «Герта, прыгай!»

Последовал сильнейший толчок, и я кубарем полетела вниз, под уклон. Машина уткнулась радиатором в землю, задние колеса крутились в воздухе. Владелец экипажа, прижав к уху карманные часы, раз за разом повторял не своим голосом: «Они больше не идут». Его было очень жалко. Герта лежала в опасной близости от совершенно искореженной колымаги, но осталась целой и невредимой, если не считать нескольких царапин и ссадин. Попутная машина подобрала нас и доставила на штутгартский вокзал. Там у водителя пришлось занять денег на два перронных билета.

Мы отыскали место в купе второго класса. Когда вошел проводник, я показала ему перронные билеты. Герта превратилась в сплошной поток слез. Сквозь рыдания, сбивчиво я наплела, будто билеты мы потеряли, а на оставшиеся деньги купили перронные. С сочувствием поглядев на нас и сказав, к нашему большому облегчению, что мы можем оставаться в поезде, проводник пообещал попросить своего коллегу, который скоро его сменит, спокойно довезти нас до Берлина.