Загадочная Коко Шанель - Марсель Эдрих Страница 11

Он спокойно ответил:

— А я считал, что ты не так глупа, как другие.

Это был конец. С исповедью для меня было покончено. Я думала: значит, он знал, кто с ним говорит? Я пришла в ярость. Ненавидела его. Бедняга! Он удивлялся, где я нашла это слово — «профанирующие». Он часто приходил завтракать к теткам. Он боялся их. Я сказала ему:

— Они приглашают, но не любят вас.

Мы были большими друзьями. Он сделал вид, что бранит меня:

— Ты не должна говорить такие вещи.

Я ответила:

— Я могу говорить все, что хочу.

Для первого причастия тети хотели, чтобы я надела белое платье и чепчик. Так одевались маленькие крестьянки; я же хотела венок из бумажных роз, который находила восхитительным. Но прежде всего не хотела чепчик, как у крестьянок. Я заявила, что если меня заставят его надеть, не пойду на причастие:

— Мне совершенно безразлично, причащусь ли я.

И получила венок из бумажных роз».

Следовательно, такие строгие тетки смирились. Значило ли это, что они начинали любить Коко?

Иногда в этих краях появлялись монахи-проповедники, «настоящие монахи, босые, подпоясанные веревками». Они останавливались у кюре. После вечерни рассказывали детям о далеких странах, о маленьких китайцах, испытывавших жестокий голод. Коко говорила:

«Каждый раз к Новому году дедушка присылал мне пять франков в подарок. Но что на них купить? Я любила только мятную карамель. На два су ее можно было получить множество. Я покупала на один франк. Четыре оставшиеся опускала в копилку. Но надо было всегда ее разбивать из-за маленьких китайцев! Мне это вовсе не нравилось! Я не обладала никакими из достоинств, которые обычно приписывают детям. Мне было больно от жестокости людей. Как могли они требовать, чтобы я разбивала мою копилку из-за маленьких китайцев, до которых мне не было никакого дела? Я приходила в отчаяние».

Деньги, первое соприкосновение с деньгами.

— Я никогда не стремилась иметь деньги, — утверждала она, — но стремилась к независимости.

Она говорила:

«Если я хоть слегка анализирую себя, то немедленно замечаю, что моя потребность независимости развилась во мне, когда я была совсем маленькой. Я слышала, как служаночки теток постоянно говорили о деньгах: «Когда у нас будут деньги, мы уедем». Они очень много работали. Я как зачарованная смотрела, как они гладили фартуки, чепчики. Они учились также ремеслу горничных. На это уходило три года. После трех лет они уезжали».

Мне казалось, я получил ключ к пониманию Великой Мадемуазель: чтобы добиться независимости, надо зарабатывать на жизнь. Совсем юной она пришла к этому, слушая, как шепчутся молоденькие гладильщицы, бедные крестьяночки, довольные, что служат в хорошем доме, где их досыта кормят и учат ремеслу, которое даст им свободу: свободу жить у себя дома, развлекаться, ходить на танцы, свободу любить. Они откладывали деньги, чтобы, как только накопят достаточно, «подняться» в город [38]. Значит, они не мечтали о замужестве? Разве не было у большинства из них суженого в родных краях? Коко не слышала, чтобы они говорили о них: этого она не вспоминала. Потребность независимости развилась во мне, когда я была еще совсем маленькой.

Она говорила:

«До шестнадцати лет, как и все девушки моего поколения, я носила скромный английский костюм. Отсюда и возник мой знаменитый костюм. Я должна была бы ненавидеть костюмы, а не могу одеваться иначе.

Каждый год весной мне покупали костюм из черной альпаги, черный, потому что я была в трауре. Да и всех девочек в провинции так одевали: тех, кто был в монастыре, в форму, а тех, кто учился дома, в костюм из саржи».

Действительно ли все это было узаконено, так общепринято в то время в провинции, в Оверне? Мне казалось, что Коко немного преувеличивает, но раз она так говорила…

«Мне хотелось розовое или голубое платье. Я всегда была в трауре. Крестьянки носили розовое или голубое. Я завидовала им. Находила, что они одеты красиво, гораздо лучше меня.

Летом, и в жару, и в прохладные дни, я должна была носить ужасающую шляпу из итальянской соломки, украшенную куском бархата и с розой на полях. Мне она совсем не шла. Я уже тогда знала, что мне к лицу. Зимой ходила в чем-то вроде очень жесткого колпака с каким-то подобием пера. Говорили, что это орлиное перо. Но я-то знала, что это всего-навсего накрахмаленное перо индюка. Сзади была прикреплена резинка, чтобы шляпу не сдуло ветром. Я находила все это чрезвычайно безобразным. Это была моя форма».

Моя форма? Она говорила:

«Ах, если бы мне разрешили одеваться так, как мне хотелось! Первое платье, которое я заказала, когда мне было пятнадцать лет, вызвало скандал. Сиреневое платье в стиле прэнссес, закрытое по шею, с большой оборкой и подкладкой цвета пармской фиалки.

Мне было пятнадцать, может быть, шестнадцать лет, но выглядела я на двенадцать. Портнихе разрешили сшить платье, какое я сама выберу. Я выбрала плотно облегающее фигуру платье из сиреневого сукна с оборкой внизу. Портниха подбила ее куском тафты. Цвета пармской фиалки!»

Она рассказывала. Магнитофон записывал. Что же касается меня, я находил эту историю восхитительной. Видел в ней истоки, рождение призвания, думал о том, как использую это в статье: сиреневое облегающее платье в стиле прэнссес с подкладкой цвета пармской фиалки.

Она продолжала:

«…Идея этого платья возникла, когда я читала роман, героиня которого была так одета. Я находила это восхитительным, особенно пармскую фиалку. У моей героини она была на шляпе. Так как у портнихи ее не было, она прикрепила веточку глицинии. Все это делалось в большой тайне. Тети не должны были ничего знать».

Эти строгие тетки, которые не любили ее… Над этим стоит задуматься. Коко говорила:

«В то воскресенье я одевалась, очень волнуясь, после того как тщательно помылась. Настоящее кокетство — это быть очень чистой.

— Ты как следует вымыла уши?

— Да, тетя.

— А шею?

— Да, тетя.

Я мыла что хотела, от меня не требовали раздеваться. Хорошенько растеревшись, становилась розовее обычного.

В этот день я тщательно привела себя в порядок. Тети ждали меня внизу у лестницы. Когда я показалась, то услышала:

— Коко, пойди переоденься. И поспеши. Мы опоздаем к мессе.

Вот и все, так просто».

Бедная маленькая Коко! Могли не потрясти ее рассказ? Она говорила: