Тайная жизнь сатаниста. Авторизованная биография Антона ЛаВея - Бланш Бартон Страница 11

Больше чем в любом другом шоу ЛаВею нравилось работать в «лагере гадалок», где были собраны разные мистики, предсказатели судеб, цыганки-хиромантки, гипнотизеры и фокусники. Там Антон усвоил все тайны «цыганского ремесла», какие только смог выведать. Джо Калгари научил ЛаВея магии «чтения писем» — как описать с завязанными глазами, что написано на листке бумаги, спрятанном в запечатанном конверте. Джонни Старр, крикливый балаганный зазывала, показал Антону, как изображать «свами», [21] сидя за столом в белом тюрбане, в то время как миловидная девушка собирает свернутые записки у публики, несет их на сцену и бросает в затуманенный изнутри хрустальный кубок. Когда записки проваливались прямо сквозь кубок и вниз по специальному желобу в жадные руки ЛаВея, сидящего под сценой, Антон разворачивал записки, светил на них карманным фонариком и показывал их сквозь мощную линзу свами Старру, глядящему внутрь кубка на сцене. Тюрбаноносный шоумен чудесным образом произносил в точности то, что написали зрители, к их восторженному изумлению и буйным аплодисментам. «Джонни носил тюрбан (или какую-нибудь другую экзотичную шляпу) не ради выпендрежа, а просто чтобы скрыть танталовую пластину в своей голове, результат военного ранения».

ЛаВей внимательно наблюдал и слушал, учась всему, чему мог: френологии, хиромантии, астрологии и магическим трюкам. Он разработал впечатляющий номер с самим собой в роли гипнотизера для шоу «Ю-в-1», кульминацией коего было, когда он делал девушку твердой как доска, клал затылком и пятками на два стула и приглашал кого-нибудь присесть на нее. К этому времени имидж ЛаВея стал стереотипом балаганщика: кричащие спортивные пиджаки, раскрашенные вручную галстуки, карандашной толщины усики. Он получил намного больше, чем могло бы дать ему любое университетское образование — высшее образование мошенника, пробивного эксперта в деле эксплуатации плотской человеческой натуры, — и наслаждался тем, что выглядит таковым. Шрам на щеке, который он приобрел, подравшись на ножах с одним своим другом, лишь добавил зловещий, жесткий оттенок его чертам.

Приобретя опыт балаганщика, он узнал, как сильно люди хотят, чтобы их одурачили, и как много готовы заплатить за это, узнал, как садисты ищут все более мрачных восторгов; как вуайеры жаждут более свежих, более похотливых пиршеств; как одинокие и больные желают чудес — и как они ненавидят тебя, если ты одурачишь недостаточно сильно. Балаганный волшебник знает, что никаких «чудес» нет, — есть только то, что ты сам заставляешь произойти в твоей жизни. И тем не менее люди всегда будут охотно бросать свои деньги на ветер за малейший шанс выиграть «шик» — браслеты из искусственных брильянтов, дешевые наручные часы, гигантских плюшевых животных — или «шлак» — абсолютно никчемные сувениры «на память».

«Балаган чудовищ» и «Подходи, не бойся!», две из немногих правдивых книг о балаганной жизни, были написаны парочкой закадычных друзей ЛаВея, Уильямом Линдсеем Гришемом и Дэниелом Мэнниксом. Хотя контакт с Гришемом был безвременно прерван его трагической смертью, ЛаВей, на момент написания этой книги, по-прежнему ведет дружескую переписку с Дэном Мэнниксом. ЛаВей обессмертил свою дружбу с Гришемом в именах своей дочери и своего внука — Зины и Стэнтона: так звали персонажей другого знаменитого гришемского романа о балаганной жизни — «Аллеи кошмаров». «Балаганный шоумен» — еще одна прекрасная книга на ту же тему, в которой Дон Боулз, ее автор, пишет: «Способность подавать обычные вещи в возвышенной манере, изобретать о них мишурную ложь и нагло продавать билеты на их показы — вот качества, необходимые человеку, мечтающему о профессии шоумена… Здесь очковтирательство сравнимо с магией: балаганные шоумены чувствуют, что дурачить людей позволительно, пока ты даешь им столько веселья, за сколько они заплатили».

Над ЛаВеем неоднократно насмехались за то, что он пришел «из цирковой и балаганной среды», как будто это доказывает, что он действительно шарлатан. Но, как объясняет сам ЛаВей, у субкультуры балагана есть свои собственные стандарты, свои собственные принципы. «В балагане мы всегда знали, кто подделка, кто подлинник. Странствующие «палаточные миссионеры» ошивались вокруг балаганов как «цирковые вши». [22] Никто их терпеть не мог. Они всегда являлись туда, где можно было неплохо поживиться. Все они признавали, что они — в «Иисусовом рэкете», и просто-напросто пользовались толпами, которые собирал балаган. По крайней мере в те дни не многие из них притворялись, что действительно верят в то дерьмо собачье, которое всем пропихивали. Они для себя решили, что просто доят тупых деревенщин, как доит любое странствующее шоу. Как гробовщики, они принимались шутить и отпускать скабрезности насчет собственного занятия, стоило им лишь очутиться подальше от ушей какой-нибудь прихожанки. Многие из них в конце концов попадали в Фолсом или в Сан-Квентин, если умудрялись обчистить не того, кого нужно. Но если они были по крайней мере честны сами с собой, ты мог испытывать к ним определенное уважение. Таков закон балагана».

«Жалкая Лаура: заходи и взгляни на дьяволово дитя. Взгляни, какая она живая внутри. Укоротите-ка цепи, парни, она беспокоится. Слушайте, как она кричит! Что она там сейчас делает? Киньте-ка ей еще одну курицу, она, должно быть, проголодалась! Смотрите, как она скачет. Слушайте, как она завывает. Брошенная ребенком и выросшая среди диких животных. Визжит, рычит, завывает, кричит. Но бедная Лаура лишена дара речи. Смотрите-ка на нее сейчас. Смотрите, как низко может пасть человек. Увидев раз, не забудешь до гроба…»

Это 1948 год, стоит знойная лос-анджелесская ночь. Войдите в двери старинного бурлескного театра, скрывшись от хриплого, настойчивого, как лай пустолайки, голоса зазывалы, торчащего снаружи. Запахи фойе — поп-корн, дым сигар, дезинфекция, кола — мешаются с затхлым ароматом старой театральной ковровой дорожки. Пройдите сквозь заплесневелые портьеры в сам театр и почувствуйте застойный запах мускателя из бутылок, выпавших из рук дремлющих пьяниц в заднем ряду, бутылок, постоянно звякающих об пол и катящихся вперед, когда девушка на сцене переходит к своим самым соблазнительным телодвижениям.

Займите место поближе к узкому помосту, выступающему в зал. Отсюда вам откроется наилучший обзор. Откиньтесь, расслабьтесь, положите шляпу себе на колени и ждите, когда поднимется занавес.

Вы терпеливо слушаете назойливое жужжание разносчика спиртного, и вдруг ваше внимание привлекает бледный темноволосый молодой человек, проскользнувший сквозь боковой занавес с какими-то нотами в руках, — его движения медлительны, но отточенны и уверенны. Он разворачивает перед собой испещренный карандашными пометками бумажный манускрипт и успевает просмотреть две-три страницы нот сквозь дым зажатой в зубах сигареты, пока разносчик спиртного уходит из зала, шаркая по проходу. Молодой человек извлекает первые ликующие аккорды, вызывая на сцену девушек-хористок. Выражение его лица меняется, на нем появляется легкая горделивая улыбка, когда следующая девушка украдкой выглядывает наружу из-за занавеса, готовая выйти со своим номером. Лампы гаснут, и на сцену падает одинокий синий круг света.