Повседневная жизнь на острове Святой Елены при Наполеоне - Жилбер Мартино Страница 11

— Я же ему не жена, — кричит он как-то выведенный из себя, — и не могу с ним спать!

Гурго, однако, не может избавиться от привычки твердить одно и то же и сохранять уверенность в истинности того, что он в данный момент говорит; и обида его усугубляется тем, что вновь прибывшие оттесняют его от государя, его, прослужившего пять лет в генеральном штабе! Темперамента импульсивного и сангвинического, он с трудом переносит вынужденное воздержание и, не имея в качестве развлечения ни радостей семейной жизни, ни семейных ссор, он хотел бы полностью принадлежать Императору и чтобы Император принадлежал ему одному Он вызывает раздражение тем, что постоянно выставляет напоказ свои заслуги и свои таланты, а потому в момент разрыва выведенный из себя Наполеон не делает ничего, чтобы удержать близ себя одного из своих старейших и самых преданных спутников.

Граф де Лас Каз, четвертый из главных действующих лиц, — личность совсем иного склада: у него амплуа наперсника, Брута в расиновской трагедии, человека, который умеет слушать, одобрять, побуждать к разговору, умело заставляя забывать о своем присутствии. По сравнению со своими коллегами, любителями поговорить, а иногда и похвастаться, Мари-Жозеф-Эмманюэль-Огюст-Дьёдонне де Лас Каз, сын маркиза де Лас Каз, сеньора Коссада, Пюилорана, Ламота и Дурна, со своими мягкими манерами, маленьким ростом, сутулой спиной, близорукостью и обликом мелкопоместного провинциального дворянина, выглядит довольно скромно среди этих рубак и артиллеристов. Он был капитан-лейтенантом, когда началась Революция; не поддавшись очарованию новых идей, он последовал за законными принцами; когда роялистская армия была распущена, он оказался без средств к существованию в Лондоне, тогдашнем средоточии политической эмиграции, и чтобы заработать себе на пропитание, был вынужден давать уроки, но при этом не прекращал заниматься изданием своего «Исторического, генеалогического и хронологического атласа». Вернувшись во Францию в 1802 году, он стал служить Империи, заявил о желании получить орден Почетного легиона, в коем ему было отказано из-за того, что в Лондоне он получил из рук герцога Ангулемского орден Святого Людовика. В 1809 году он получил титул барона, а затем должность камергера. В рекомендательной записке дается его довольно привлекательный портрет: барон де Лас Каз, бывший морской офицер, автор «Исторического атласа», опубликованного под именем Ле Сажа; благодаря собственному состоянию и состоянию своей жены мадам де Кергариу, имеет 30 тысяч ренты; человек очень образованный и благовоспитанный, пользующийся прекрасной репутацией, он был представлен Его Величеству и долго добивался чести быть включенным в штат придворных. В 1810 году он стал камергером, потом докладчиком в Государственном совете, исполнял различные обязанности, в том числе и в Национальной гвардии; перед катастрофой 1814 года стал капитаном первого ранга и государственным советником. По возвращении Наполеона с острова Эльба он вновь становится камергером и сопровождает Императора из Елисейского дворца до острова Экс в своем великолепном мундире морского офицера и просит о награждении орденом, даруемым храбрецам, которого он так страстно желает. Просьба его, наконец, удовлетворяется, и он настоятельно требует разрешить ему сопровождать Императора в изгнание.

— Вы знаете, куда это может вас завести? — спрашивает Наполеон.

— Сир, я не делал никаких расчетов, но мое самое пылкое желание будет удовлетворено, если вы согласитесь на мою просьбу.

Преданных людей становится все меньше, а потому Наполеону нравится эта решимость, и он дает свое согласие. Лас Каз, взяв с собой некоторое количество денег, прощается с женой, помещает своего сына в лицей и присоединяется к ожидающим отплытия в Рошфоре.

Он родился в 1766 году и является старейшиной французов на Святой Елене. Начиная с 1815 года историки пытаются понять, что побудило этого пятидесятилетнего человека последовать за свергнутым с престола монархом, оставив семью, карьеру, родину и будущее: ведь он был так мало замешан в событиях

Ста дней, что вполне мог рассчитывать на благосклонность Бурбонов. Будет ли когда-либо найден точный ответ на этот вопрос? Сам Лас Каз был весьма сдержан в объяснении причин своего неожиданного решения и лишь весьма туманно сказал о нем в предисловии к первому изданию своего знаменитого «Мемориала Святой Елены» в 1822 году: «В силу самых необыкновенных обстоятельств я долгое время находился рядом с самым необыкновенным человеком, какого только можно сыскать в истории. Восхищение побудило меня последовать за ним, не зная его; а узнав его, я готов был остаться при нем навсегда». Все это литература, слова, выдуманные писателем, удачные, но туманные, в коих нет и намека на правдоподобное объяснение. Так что остается судить о человеке по имеющимся фактам и, глядя на его портрет, пытаться понять его. Известно, что он был маленького роста, и один британский писатель прав, утверждая, как хороший психолог, что Лас Каз в своем «камергерстве» дошел до того, что стал меньше ростом, чем его государь. Он скорее худощав, у него длинное, узкое лицо, на котором выделяется словно постоянно что-то вынюхивающий нос, а седые букли не скрывают широкого лба. Что из этого следует? А то, что другие спутники Императора упорно именуют его «Иезуитом»; что то усердие, с коим он ведет свой дневник и, несмотря на удручающие условия жизни, заставляет своего сына Эмманюэля перебеливать свои записи, позволяет назвать его «монахом в миру»; что под серьезной маской скрывается дальновидный делец, желающий поскорее извлечь выгоду из своего бестселлера. Он хочет получить как можно больше от своего изгнания, продлившегося лишь тринадцать месяцев. Этим и объясняется его стремление к регулярным рабочим встречам, разговорам и записям под диктовку и его умение составлять почти стенографические отчеты, которые профессор Дюнан назвал «шедевром организованного энтузиазма». Арестованный за намерение вести тайную переписку и заключенный в тюрьму на Святой Елене, прежде чем быть отправленным в Кейптаун, а затем в Европу, Лас Каз озабочен прежде всего тем, чтобы любой ценой сохранить драгоценную рукопись, а потому шлет Хадсону Лоу одно письмо за другим: «Попав в западню, устроенную, по всей видимости, моим лакеем, я был похищен из Лонгвуда, а на все мои бумаги был наложен арест». Вне всякого сомнения 900 страниц, терпеливо переписанных юным Эмманюэлем и представляющих собой черновик «Мемориала», являются самым ценным достоянием маленького камергера, поскольку прежде всего он пишет о них и лишь потом возмущается способом, избранным для своего ареста и высылки с острова.

А это значит, что он последовал за Императором на Святую Елену прежде всего как литератор. Более тщательное расследование подтвердило бы это, но побудительные мотивы отнюдь не являются низменными, ибо если «Мемориал» принес его автору известность и благосостояние, то одновременно он пробудил к несчастью и изгнанию Наполеона интерес, еще не совсем угасший к моменту публикации книги: ее будут читать в городах и деревнях, во дворцах иностранных государей и в хижинах, и повсюду, благодаря удивительному дару Лас Каза как бы растворяться в тени своего гениального собеседника, будет слышен громовой голос бывшего владыки Европы, как если бы, чудом преодолев огромное расстояние, читатель оказался в замкнутом пространстве Лонгвуда.