Искусство провокации. Как толкали на преступления, пьянствовали и оправдывали разврат в Британии эпохи Возрождения - Рут Гудман Страница 11

Использование «неправильного» регионального акцента немало раздражало – не только потому, что над вами могли посмеяться, но и просто потому, что вас на самом деле было трудно понять. Английский язык «so dyuerse in yt selfe» («токой рознаабразной сампасибе»), что «some contre can skante be vnderstondid in some other contre» («адно графцво идва панемаюд в другом графцве»), – жаловался один писатель в 1530 году. Люди, путешествовавшие по стране, часто жаловались на вязкие акценты и использование совершенно непонятных слов. Историк Адам Фокс в своей книге об устной культуре рассказывает, что в разных регионах страны различались не только слова, но и их произношение и акценты. Простое лондонское слово «I», например, в Девоне звучало «Ich», в Глостершире – «Each», а в Йоркшире – «Ay». Ричард Верстеган в 1605 году писал, что там, где лондонец скажет: «I would eat more cheese if I had it» («Я бы ел больше сыра, если бы он у меня был»), житель севера страны (какого именно графства – Верстеган не уточнил) скажет: «Ay sud eat mare cheese gin ay hadet», а такой же собирательный житель запада Англии: «Chud eat more cheese an chad it».

Джон Смит из Глостершира оставил нам весьма обширные записи об одном маленьком, но гордом регионе: он вполне осознанно и даже с гордостью записал местный язык и произношения в Барклийской сотне в 1639 году. Его труд помогает хорошо понять, насколько на самом деле непонятными бывали некоторые местные акценты. Он рассказал, что местный житель на вопрос, где он родился, ответит: «Where shu’d y bee y bore, but at Berkeley hurns, and there, begis, each was y bore» («Хде ж ищо мине родицо, как не в Барклийской сотне, – ну, вот там я и родился»). Или, если короче: «Each was geboren at Berkerley hurns» («Я родился в Барклийской сотне»). Наш автор особенно подчеркивал использование слова «y», которое служило в предложениях связкой, обеспечивавшей правильный для местных ритм речи.

Джон Смит был образованным человеком и с гордостью отмечал, что некоторые слова, которые нашел у Чосера и других старинных писателей, до сих пор используются местными жителями, хотя из современной лондонской речи они уже исчезли. Меня лично удивило добавление «ge» в начале формы прошедшего времени и «en» в конце, благодаря которым получилось «geboren» – это сильно напоминает немецкую грамматику; Джон Смит увидел бы в этом наследие древнего саксонского наречия. Также он отмечает частое чередование «v» и «f», например, «fenison» вместо «venison» («оленина») или «vethers» вместо «feathers» («перья»), а также похожую склонность к чередованию «c» и «g» по сравнению с лондонским акцентом. Диграф «th» в середине слова часто произносился похоже на «d» – например, «moder and fader» («мать и отец») вместо «mother and father». Затем Смит перечисляет сотни местных слов и особенностей словоупотребления, например, «thick and thuck» вместо «this and that» («то да се»). В общем, попробуйте на основании всего вышеописанного перевести следующую простую фразу: «Each ha’nnot wel y din’d, ga’as zo’m of thuck bread». Получилось? Даже после стольких подсказок?

Путешествовать по стране было довольно трудно – буквально в каждом следующем поселении могли говорить уже совершенно по-другому. Но, с другой стороны, если вы хотите вести себя плохо, просто подумайте, как можно обратить непонимание себе на пользу. Подобную речь можно использовать, чтобы вас не поняли посторонние, чтобы задурить голову незнакомцам и чтобы отомстить высокомерным лондонцам, которые считают себя лучше всех (собственно, лондонцы до сих пор высокомерны – спросите любого жителя Северной Англии).

Существовало даже наречие, специально разработанное для того, чтобы запутать непосвященных: язык воров и жуликов. То был не акцент, а набор сленговых словечек и специализированных терминов, которые помогали преступникам маскировать свои действия. Письменные источники говорят, что на этом языке говорили по всей Южной Англии, от Девона до Суффолка, но особенно – в Лондоне. «Nyp a bong» означало «подрезать кошель» (кошельки обычно вешали на пояс, так что для того, чтобы их украсть, нужно было для начала обрезать веревочки), а «fylche some dudes» – «украсть одежду». Вторая фраза, кстати, до сих пор используется, правда, по частям: в Эссексе и среди давних жителей лондонского Ист-Энда «filch» до сих пор означает «украсть», а «duds» – «одежду».

Некоторые слова обозначали определенные суммы денег, другие – вероятные места встречи. Согласно опубликованному в 1552 году памфлету о жульничестве в азартных играх, существовали и специальные термины, описывающие шулерские инструменты, в том числе четырнадцать видов жульнических игральных костей с названиями вроде «light graviers», «brystelles» и «cater trees». Если уж у инструментов были свои названия, то преступным «ремеслам», как говорится, сам Бог велел их иметь: среди них были, например, «priggers of prancers» («гарцующие» или, если проще, конокрады) и «Abraham men» («Авраамовы люди»), которые просили милостыню на улицах, притворяясь сумасшедшими; игроки с жульническими костями назывались «coney catchers» («рыболовы»). Если вы хотели проникнуть в тайный мир воров и игроков, вы должны были знать «cant» (жаргон, «феню»). «Феня» действительно несла в себе определенное очарование. Драматурги, в частности, с удовольствием заимствовали слова из воровского жаргона; еще у Шекспира мы видим персонажей вроде Автолика из «Зимней сказки» и Симпкокса из «Генриха VI», которые говорят на жаргоне и проворачивают такие же аферы, о которых рассказывали в различных предупредительных памфлетах для граждан. Сами эти памфлеты продавались очень хорошо и выдерживали по несколько переизданий; в частности, они помогали драматургам Роберту Грину и Томасу Деккеру свести концы с концами в моменты финансовых трудностей. Естественно, распространение информации среди широких слоев населения сказалось на практических преимуществах тайного воровского языка – особенно учитывая, что некоторые люди, публиковавшие подобную информацию, были мировыми судьями, которые таким способом якобы пытались помочь своим коллегам-юристам в борьбе с криминальным элементом. Впрочем, деревенских простофиль, которые жаргона еще не знали, всегда было в достатке.

Как ни удивительно, все приведенные выше жаргонизмы и регионализмы кажутся более-менее понятными. В региональных акцентах Британии до сих пор сохранились следы этих речевых паттернов, хотя, конечно, со временем они подверглись значительной эрозии со стороны лондонской «нормы». Что еще удивительнее, подобные тона, структуры и особенности употребления слов сохранились и в нескольких районах США, где региональные речевые паттерны путешествовали вместе с разными группами колонистов, и они до сих пор остаются различимыми для современного уха. Особенно забавным побочным эффектом этого стало употребление слова «like» («типа») в качестве своеобразного знака пунктуации. В Великобритании сейчас употребление «like» как связки особенно модно; наступила эта мода лет пятнадцать назад, когда казалось, что буквально все, кому меньше двадцати пяти лет, вставляют это «типа» с небольшой нарастающей интонацией в абсолютно каждое произносимое предложение. Большинству британцев это показалось чистым американизмом, занесенным в страну вместе с популярными сериалами, но на самом деле это всего лишь репатриация древнего девонского обычая, который покинул наши берега столетиями ранее вместе со все новыми и новыми группами отплывавших из Плимута «отцов-основателей». Эта привычка почти (но не полностью) отмерла на исторической родине, так что оказалась совершенно незнакомой остальным англичанам, когда неожиданно вернулась домой.