Полоцкая война. Очерки истории русско-литовского противостояния времен Ивана Грозного. 1562-1570  - Виталий Пенской Страница 12

Он доставил Ивану Грозному очередную грамоту от его «брата». По традиции, перечислив «обиды», которые нанес ему царь, король снова заявил, что его действия в Ливонии носят законный характер и не нарушают перемирия, а вот с его, Ивана, стороны нарушения есть. Мало того что его войска продолжают разорять его Ливонию (откуда, по мнению короля, Ивану было бы неплохо в знак доброй воли вывести свои войска), так еще и «тых часов писал до нас староста наш Мстиславский што воевода твой, з города Смоленска увославши у волости наши Мстиславские, войною шкоды починил и невинных людей помордовал». «Обачъже то, брат наш, год-ноль то чинити через присягу и перемирие?» – вопрошал король124.

16 марта 1562 г. Корсак добился встречи с дьяком Посольского приказа И. Висковатым и на этой встрече передал ему слова королевского маршалка О. Воловича. Волович предлагал дьяку повлиять на Ивана Грозного с тем, чтобы тот «напомянул» своему государю о желательности отправки к Сигизмунду «великих послов» или, на худой случай, посланника «о мире». Если же Иван не хочет отправлять послов или гонца, то пускай он отправит поскорее обратно Корсака, который на обратном бы пути «свел» королевскую рать, а московский государь остановил свои полки. А завершил свою речь Корсак предложением продлить перемирие до июля или до августа125.

Хитрую интригу попытался закрутить Сигизмунд. С одной стороны, он своим посланием демонстрировал непреклонность и убежденность в своей правоте, обвиняя Ивана в нежелании разрешить дело миром. С другой же стороны, король, не желая напрямую обращаться к своему «брату», попытался якобы от имени Воловича изобразить готовность продлить перемирие еще на несколько месяцев для того, чтобы обменяться посланниками и еще раз попытаться обойтись без кровопролития. Насколько искренним был король в этом своем желании? Представляется, что нинасколько, его цель заключалась только лишь в том, чтобы отсрочить начало войны. Июль, а тем более август – уже лето, скоро осень, распутица, и воевать будет уже поздно, а вот время для военных приготовлений, которые шли ни шатко ни валко126, будет выиграно. Но что еще более важно, в Вильно рассчитывали привлечь к действиям против московского государя крымского хана. Еще в октябре 1560 г. Сигизмунд послал в Крым своего дворянина Г. Кайдаша с письмом, в котором писал «царю» о том сожалении, которое он испытал, узнав, что ханский сын, наследник-калга Мухаммед-Гирей, не дошел до земель московского «и никоторая ся шкода и сказа земли оного неприятеля не стала»127. Московский же государь, продолжал Сигизмунд, воспользовавшись этим, послал свое войско в Ливонию «и всю оную землю, обороне нашой подданную воюет и места поседает». «Нам до вышъстья перемирия, – продолжал король, – для нарушения присяги, обороны той земли казати чинити негодиться», а «брату» нашему как раз наоборот, «погода и час есть», поскольку общий враг и Литвы, и Крыма, московский государь, «силы свои, мало не вей, до тое земли Ифлянтъское обернул и там, в том край с поля людей великих мети не может». И в знак дружбы и готовности выполнить союзнический долг не мог бы крымский «царь» сам лично возглавить татарское войско в походе на Русскую землю?128

Хитрый крымский «царь» Девлет-Гирей I, однако, не торопился исполнять свою «обетницу». Он с удовольствием играл роль «третьего радующегося» и уж совершенно точно не собирался таскать каштаны из огня для короля. К тому же в 1560 г. русское наступление на Крым все еще продолжалось, и хан не рискнул выступить в поход, имея угрозу и со стороны Днепра, и со стороны Дона, ограничившись отиравкой в Поле небольших отрядов, имевших задачу прощупать русскую оборону на крымской «украйне». Ив 1561 г. хан не торопился демонстрировать свою «приязнь» Сигизмунду, а вместо этого прислал Ивану Грозному своего гонца с малым «поминком», аргамаком, демонстрируя тем самым желание продолжить контакты с Москвой129.

В Москве знали и о пересылках между Вильно и Бахчисараем, и о том, что Сигизмунд пытается натравить Девлет-Гирея I на Русскую землю. Об этом Иван прямо писал в ответной грамоте королю, которую должен был доставить Корсак (к ней была приложена копия послания Сигизмунда Девлет-Гирею, изъятая у литовских гонцов воеводой Данилой Адашевым на днепровском перевозе130, с предложением хану организовать поход татарских ратей на Русскую землю)131. В общем, в Москве не заблуждались относительно действительных целей посольства Корсака. Отправляя его обратно 12 апреля 1562 г., Иван строго-настрого наказал приставам Менынику Проестеву и Андрею Мясному следить за тем, чтобы «с литовским посланником не говорил никто; а кто учнет с литовским посланником и с его людми говорити тайно, и Меншому и Ондрею того изымав прислати к Москве»132. Одним словом, последняя попытка Сигизмунда отсрочить начало войны успеха не имела. Москва, убедившись в нежелании Вильно идти на компромисс, не видела сколько-нибудь стоящих причин откладывать начало войны.

Каков был план действий царских ратей на кампанию 1562 г.? При сопоставлении сведений из летописей и разрядных книг складывается следующая картина. Группировка русских войск на литовском «фронте» состояла из трех «эшелонов». Первый «эшелон» включал в себя две рати – смоленскую и стародубскую. Пока они опустошали Литву, в Великих Луках, Холме и Дорогобуже собирались полки второго эшелона. Ну а за первым и вторым «эшелонами» в поход должен был выступить сам Иван Грозный133. При этом часть сил была выделена на всякий случай для обороны крымской «украйны»134.

Задачи, которые предстояло решать каждому «эшелону», можно попытаться определить исходя из состава ратей, в них входивших, и анализа поименного списка воевод.

Начнем со смоленской. Роспись 7070 г. (1561/62 г.) называет смоленскими воеводами, которые «годовали» в то время в Смоленске, шесть человек и еще двоих – в качестве городничих135. Первый в этом списке, боярин М.Я. Морозов, происходил из старой московской боярской семьи, служившей московским князьям еще во второй половине XIV в. Его карьера первоначально шла при дворе – в феврале 1547 г. он заменил убившегося с лошади В.М. Тучкова в качестве «дружки» со стороны царской невесты Анастасии Романовой136. В 1548 г. Морозов был пожалован чином окольничего, а в 1549 г. стал боярином137 и в составе царской свиты отправился вместе с юным Иваном на Казань. В 1550 г. боярин участвовал в царском выходе в Коломну «по вестям» с Поля о приближении татар. В эту кампанию он получил и первое воеводское назначение – отправив в Поле на разведку «лехкую» рать во главе с князем С.И. Микулинским, Иван назначил воеводой Сторожевого полка нашего героя. По возвращении же с Поля Морозов был оставлен в Рязани воеводой Передового полка138. В казанском походе 1552 г. боярин руководил нарядом, и, видимо, успешно, раз в дальнейшем он как «эксперт» неоднократно руководил нарядом, не забывая и о полковой службе139.

В общем, боярин Морозов был опытным воеводой, хотя и не хватавшим звезд с неба, – воевода средней руки, каких в русском войске в ту пору было немало. Максимум, чего он добился к этому времени, так это должности первого воеводы Сторожевого полка в зимнем 1558 г. походе в Ливонию и второго воеводы Большого полка в летнем 1560 г. походе на Феллин. И что самое важное, ему явно не хватало опыта руководства пусть и небольшой, но самостоятельной ратью. Стоит ли удивляться, что перед завершением перемирия в Смоленск прибыл из Москвы князь Ф.И. Лыков-Оболенский с царским наказом. В нем Морозову со товарищи сообщалось, что в Смоленск должен прибыть бывший казанский «царь» Шигалей (Шах-Али) с многочисленными татарами и прочими служилыми инородцами140, и вместе с русскими служилыми людьми эта сборная рать должна отправиться в поход против литовцев141.