Немецкий снайпер на Восточном фронте. 1942-1945 - Йозеф Оллерберг Страница 12

Как ни храбро сражалась 3-я горнострелковая дивизия, но части Красной Армии столь глубоко проникли в ее линии обороны на юге, что перед ней встала угроза окружения. Русские крепко вбили клин в немецкий фронт и теперь были готовы нанести решающий удар. В последний момент, как раз перед началом их завершающего штурма, 31 октября 1943 года, прибыл приказ отступать за Днепр. Однако при этом немецкая армия должна была сохранить плацдарм вокруг марганцевых шахт под Никополем, чтобы поставка их продукции в Германию продолжалась так долго, как только возможно. Этот плацдарм должна была удерживать 3-я горнострелковая и восемь других дивизий. Все они были измотаны боями и сократились до четверти от своей регулярной численности. У них оставалось лишь три недели на подготовку позиций и организацию обороны.

В дивизии поступило скудное обеспечение, включавшее среди прочего новую зимнюю униформу. Это были двусторонние костюмы из хлопка с толстой байковой подкладкой, состоявшие из двубортной верхней куртки и верхних брюк. Одна сторона костюмов была белой для использования в зимних условиях, а другая камуфляжной — для других сезонов. Однако первые восторги солдат, получивших эту теплую одежду, быстро угасли. Тонкая ткань с внешних сторон костюмов быстро рвалась, и подкладка начинала впитывать влагу, после чего униформа не только становилась тяжелой, но и переставала защищать от холода. В морозы мокрая подкладка даже леденела. То же происходило и с новыми кожано-войлочными сапогами. Вскоре пехотинцы столкнулись с еще одной проблемой: материал, из которого была сделана подкладка, оказался практически идеальной средой обитания для вшей, которые прятались в ней от преследований своих «хозяев». За зиму костюмы настолько наполнились вшами, что в начале весны их стирали вместе с ними. Мало того, вскоре немецкие стрелки обнаружили, что костюмы можно использовать только при «сухом» холоде, да и то, когда им не приходилось слишком много перемещаться. Дело в том, что костюмы надевались поверх полевой униформы, и когда солдаты потели, то пот не мог высохнуть быстро на толстой ткани. В результате резко увеличилось количество больных простудой и гриппом. Неудивительно, что когда в конце холодного периода дивизия начала отступать, весь ее путь был обозначен сотнями выброшенных зимних костюмов. Такие следы 3-я горнострелковая дивизия оставляла до конца войны. Пехотинцы на горьком опыте убедились, что толстое нижнее белье, накидки и плащ-палатки гораздо надежнее таких зимних костюмов.

Весной 1944-го я сумел убедить полкового портного сшить мне камуфляжную рубашку, которая надежно служила мне в течение долгого времени. Тем же способом я заполучил и легкий белый костюм для маскировки в снегу, который можно было скрутить так, что тот занимал совсем немного места и его становилось удобно носить с собой. Тонкая хлопковая ткань этого костюма не сковывала движений снайпера, даже когда намокала. К тому же, как и камуфляжная рубашка, она очень быстро сохла.

Бои на некоторое время свелись к вылазкам патрулей и снайперов. Я каждый день выходил на охоту, чтобы создать атмосферу беспокойства в русских окопах. Для своих целей я приспособил подбитый танк, стоявший на нейтральной территории между русскими и немецкими позициями. Я залезал под него до наступления рассвета и, находясь под его защитой в течение дня, просматривал русские позиции и стрелял по ним через просвет между траками танка.

Что необычно, я использовал это укрытие в течение четырех дней, за которые увеличил свой снайперский счет на пять попаданий. На своей позиции под стальным колоссом я ощущал себя в полной безопасности, поскольку у русских не было тяжелых орудий, и вполне осознанно нарушал железный закон снайперов: не оставаться слишком долго на одном и том же месте. Но русские вскоре стали невероятно осторожны, и мне стало трудно найти цель. Тогда на пятый день я решил взять с собой наблюдателя. Выбор пал на Балдуина Мозера, тирольца, с которым я подружился несколько недель тому назад. Добираясь до восхода солнца к подбитому танку, мы не подозревали о том кошмаре, который нам предстояло пережить в ближайшие часы. Ни один из нас не чувствовал близость страшной смерти, которую судьба уготовила наблюдателю. Я был уверен в безопасности своей позиции, хотя и стрелял с нее много раз. У советских войск на этом участке фронта еще не было артиллерии, а броня подбитого танка могла защитить от всего остального. Точнее, почти от всего. Я не подозревал, что меня подстерегает гораздо большая опасность — русский снайпер, знавший свое дело так же хорошо, как и я сам.

На востоке показалось огненно-красное утреннее солнце, посылавшее свои первые лучи на бескрайнюю степь, когда я и Балдуин разместились под танком и начали просматривать позиции врага в поисках беззаботной жертвы. Балдуин поднял свой бинокль лишь немного выше, чем следовало, но слабого отблеска от его линз было достаточно, чтобы сказать русскому снайперу о том, что его противник занял свое логово. Находясь на своей хорошо замаскированной позиции, русский установил свою винтовку в огневое положение и стал внимательно ждать еще одного блика. Менее чем минуту спустя он сделал выстрел. Именно в этот момент его заметил и Балдуин, который шепнул:

— Эй, Йозеф, там, два пальца в сторону от холмика, движ…

Второй гулкий удар мгновенно последовал за первым, и позади меня раздался звук, похожий на хлопок в ладоши. Кровь и обрывки тканей забрызгали левую сторону моего лица. Я повернулся к Балдуину и увидел чудовищную гримасу у него на лице. Пуля русского снайпера отрикошетила от бинокля наблюдателя и разворотила его рот, оторвав его губы, зубы, подбородок и половину языка. Полными паники глазами Балдуин уставился на меня, из его разорванного рта со странным бульканьем вырывалась вспенившаяся кровь. Я незамедлительно отполз глубоко под танк, таща за ноги Балдуина за собой. Покинуть позицию до наступления темноты было невозможно, поскольку это означало верную смерть от рук вражеского снайпера. Поэтому мы были обречены ждать. Я ощущал себя беспомощным и не мог никак помочь своему тяжело раненному товарищу. Здесь не могли помочь ни бандаж, ни давящая повязка. Единственной надеждой на спасение для Балдуина была скорая и квалифицированная помощь профессиональных медиков. Но где ее было взять? Мне оставалось только смотреть, как обрывок языка моего друга опухал до размеров детского мячика, постепенно перекрывая его дыхательные пути. Я попытался прижать язык Балдуина к краю рта, но от этого наблюдателя начинало тошнить и ему поступало еще меньше воздуха. Его можно было спасти, только зажав его язык в какой-то цилиндр или отрезав его. И мне не оставалось ничего, кроме как смотреть на тщетную борьбу за жизнь моего товарища.

Балдуину становилось все тяжелее дышать, с каждым новым конвульсивным спазмом в его легкие попадало все больше крови. Он начал медленно задыхаться. Я пытался поддерживать его под грудь. Ощущая свою беспомощность и бесполезность, я говорил другу держаться, что он справится с этим, что скоро придет помощь. Перед самой смертью Балдуин схватил мою руку, его пальцы конвульсивно вцепились в нее, но я даже не почувствовал этого. Балдуин взглянул на меня в последний раз с неизмеримой глубиной и тоскою, и его глаза, казалось, почти исчезли с лица. Он сжал свои руки, словно хотел махнуть ими на прощание, и его тело задрожало. Затем глаза Балдуина остекленели, и тело обмякло, освободившись от мучений. Через несколько минут напряжение внутри меня вылилось в безудержные рыдания от беспомощности, страха и постоянного напряжения в борьбе за выживание.