Выжить и вернуться. Одиссея советского военнопленного. 1941-1945 - Валерий Вахромеев Страница 12

Однажды мне повезло — при дележе досталась горбушка. Каждый пленный был рад получить горбушку. Он долго мог наслаждаться ею, размачивать слюной, обсасывать, смакуя. Я срезал с нее корку и все накопленные корки высушил на раскаленной печке. Сам я съел мякоть наших пайков. При сушке корочки сильно подсохли, уменьшились в объеме. С радостью отнес я эти корочки другу, думал обрадовать его и помочь ему вылечиться. Но Виктор подумал, что я обделил его, слабого и больного. Он расплакался и высказал мне свою обиду. Как же горько мне было выслушивать его незаслуженные упреки! Ведь он был самым близким другом в плену и я искренне хотел его вылечить! Видно, голод и болезнь помутили его разум. Слезы текли по его заросшим щетиной, грязным щекам. Впалая грудь тяжело, с хрипом, дышала. У него обострился туберкулез. С трудом мне удалось доказать свое бескорыстие и желание помочь ему. Несколько дней еще лечил я друга сухими корочками и… ВЫЛЕЧИЛ! Он был мне благодарен и больше не вспоминал тот случай с горбушкой.

Дальнейшая судьба Виктора сложилась печально. Вскоре с туберкулезом он попал в лагерный госпиталь, где недели через две скончался.

Уже после войны я исполнил свой последний долг и нашел его семью. Их дом стоял возле Устьинского моста. Родители жили в большой комнате коммунальной квартиры. Мать его не работала, была домохозяйкой. С родителями жила и его сестра. Отец содержал всю семью, принося из ресторана каждый вечер остатки со столов и чаевые. Меня поразило полное безразличие родных Виктора, когда я сообщил им о его смерти в лагере. Отец воспринял это сообщение совершенно без сожаления. Я понял, что в детстве Виктор был лишен родительского внимания.

В моей памяти Виктор остался таким, каким я его встретил в Проскурове, еще до начала войны. Среднего роста, сухощавый, светлые русые волосы, типичный славянин. Брови начинались почти на переносице, и поэтому лицо имело всегда какое-то скорбное выражение, подчеркнутое двумя продольными складками над переносицей. Сутулая фигура и впалая грудь несколько портили его. Серые и очень выразительные, но печальные глаза сразу приковывали внимание собеседника.

Поражали его ловкие руки с тонкими пальцами вора-карманника. Он мог совершенно незаметно вытащить из чужого кармана любую вещь. Он мог бы стать, наверное, музыкантом, имея такие чуткие пальцы. Жаль, что ему не досталось в детстве ни родительского внимания, ни воспитания.

Вот таким был мой друг Виктор Алешин, с которым делили мы последнюю корочку хлеба…

Где-то на границе Германии с Францией и Бельгией расположился среди высоких песчаных холмов небольшой лагерь для военнопленных. Типичный, один из многих лагерей, разбросанных по всей Германии. Он был окружен колючей проволокой в несколько рядов.

По углам стояли пулеметные вышки. Вокруг него унылый и однообразный пейзаж: желтые песчаные холмы, поросшие редкими и чахлыми сосенками. Поблизости не было никаких поселений. Мне пришлось пробыть в этом лагере не долго, но надолго запомнился мне он…

Сначала немцы использовали наш бесплатный рабский труд на строительстве шоссейной дороги. Нас заставляли ежедневно от зари до зари доставлять в вагонетках тяжелый сырой песок. Рельсы, по которым мы катили вагонетки с песком, были проложены по склону песчаного карьера. Загружали их на дне карьера. Потом, упираясь руками в железный борт, мы толкали вагонетки на верх песчаного холма, где и высыпали песок. Тяжелый труд выматывал голодных и обессиленных людей, поэтому мы старались меньше насыпать песка в вагонетки. Охранники, заметив это, ругались. Они били пленных палками, прикладами винтовок или сапогами, заставляя работать быстрее и загружать вагонетки доверху. То здесь, то там слышалось: «Schnell! Schnell! Los, los!» — подгоняли нас немцы. Мы были рады любой задержке в работе и использовали ее для короткого отдыха.

Однажды день выдался безоблачный, жаркий. Мы работали с самого утра без перерыва. К полудню еле-еле передвигали ноги, когда выдалось немного времени для отдыха. Расположились кто где мог, используя любое укрытие от палящих лучей солнца. Один из наших товарищей присел на буфер стоявшей на дне карьера вагонетки. В это время два солдата-охранника стояли и перекуривали на вершине песчаного холма. Они весело переговаривались, наблюдая за военнопленными. Один из них, шутки ради, толкнул сапогом пустую вагонетку, стоявшую рядом. Она, быстро набирая скорость, покатилась по рельсам вниз… Пленный, сидевший на буфере, слишком поздно увидел приближающуюся опасность. Все произошло так быстро и внезапно, что мы услышали только страшный крик, лязг железа и… мертвая тишина. Мы подбежали к месту трагедии, раскатили вагонетки. Наш товарищ лежал окровавленный, изуродованный, с широко открытыми глазами, в которых навсегда застыл ужас. Подбежали охранники. Они разогнали толпу пленных, и один из них, перевернув погибшего носком сапога, что-то сказал своему напарнику. Все мы, потрясенные случившимся, молча стояли в стороне. Немцы, что-то обсудив между собой, заставили четверых пленных бросить труп в пустую вагонетку. Затем всех нас построили, пересчитали и повели в лагерь. Это нас удивило. Несчастные случаи и убийства пленных случались и до этого случая, но никогда нас не уводили с работы раньше положенного. В этот день мы вернулись в лагерь часа на четыре раньше.

Очень редко встречались немецкие солдаты, относившиеся к нам, пленным, по-человечески. И как правило, начальство, заметив с их стороны симпатию к пленным, старалось отправить их на фронт. Это сказал нам один из таких охранников в последний день перед отправкой. Другие же отличались исключительной жестокостью в обращении с подневольными, постоянно старались причинить нам боль, унизить, показать свое превосходство. После того трагического случая нас больше не посылали на работу в карьер. Без работы, правда, мы не остались.

Послали нас на так называемую линию Зигфрида. Дело в том, что на южной границе Германии с Францией и Бельгией была выстроена мощная оборонительная линия. Места эти низинные, заболоченные. В песчаном грунте были вырыты окопы, блиндажи и другие оборонительные сооружения. Нас, пленных, заставляли разбирать полусгнившие в болотистой местности бревна и складывать метрах в ста пятидесяти ровными штабелями. Огромные бревна, пропитанные болотной влагой, были тяжелыми и скользкими. Истощенные, голодные люди, стоя по пояс в темной и холодной воде, с неимоверным трудом вытаскивали бревна.

Облепив со всех сторон постоянно выскальзывающее бревно, мы взваливаем его на плечи. Шатаясь, падая, постоянно опасаясь быть раздавленными, несем его. Охрана ударами палок «помогает» нам. Ноги дрожат, подкашиваются. Одна мысль: «Только бы не упасть!» Болят стертые тяжелой ношей плечи. И так весь день, бревно за бревном.

На следующий день нас перебросили на другую работу. Теперь нас перевели на сухой, возвышенный участок оборонительных сооружений. Задача наша осталась прежней — выкапывать из песка и оттаскивать в сторону старые бревна. Утешает одно: носить их нужно недалеко.

Место это открытое, и солнце печет немилосердно. Конвоиры наблюдают за нашей работой, забравшись повыше на кучу песка. Военнопленные муравьиной цепочкой растянулись по линии окопов. Медленно, с трудом орудуют они совковыми лопатами. Когда внимание охраны несколько ослабевает, мы стараемся хоть немного отдохнуть. Я беру лопатой немного песка, краем глаза смотрю в сторону немцев. Если на меня они не смотрят, то замираю с приподнятой лопатой. Как только охранник поворачивает голову в мою сторону, продолжаю прерванное движение. Мои товарищи тоже, пользуясь моментом, изображают стоп-кадр. Если же немцы замечают нашу уловку, то сразу следует наказание: удары увесистой палки.