1900. Русские штурмуют Пекин - Дмитрий Янчевецкий Страница 12

Контр-адмирал Веселаго

Совершенно стемнело, когда мы подошли к адмиральскому кораблю «Сисой Великий». Опустили шлюпку, в которую забрался и я. Матросы дружно выгребали, и через несколько скачков по волнам мы были уже у трапа «Сисоя Великого», но пристать к нему не было никакой возможности. Шлюпка ежеминутно взлетала кверху и падала. Миг… и один из нас уже был в воде, но так как каждый моряк чувствует себя в воде так же удобно, как и в воздухе, то он даже не поморщился и, подхваченный матросами, взобрался на трап.

Наступил мой черед… Железные руки матросов крепко ухватили меня за ноги, руки, плечи и голову, и вместе с моими чемоданами я полетел на трап, где меня подхватили уже другие дюжие руки. Испытание кончилось. Мы на броненосном корабле, в покое, комфорте и в гостях у радушного адмирала Веселаго.

— Когда я пришел сюда на «Сисое», в сопровождении «Донского», «Гремящего», «Корейца», «Всадника» и «Гайдамака», — рассказывал адмирал, — на этом рейде я застал только два иностранных корабля. Потом стали подходить другие. Большое внимание нам оказал адмирал Сеймур. Когда он пришел на своем броненосце «Центурион», то, проходя мимо русских судов, он приказал играть наш народный гимн. Своего внимания к русской эскадре он не ограничил этим. Хотя он старше меня в чине — он вице-адмирал, — но он первый сделал мне визит, на который я сейчас же ответил. На другой же день после прихода на этот рейд, согласно полученным мною инструкциям, я отправил в Таку десант на баржах, буксируемых пароходом и сопровождаемых «Корейцем». Наш десант состоял из 75 человек матросов с «Сисоя» и «Наварина», 30 казаков [35]и 40 лошадей, при одном орудии. Кроме того, с нашими буксирами я отправил французский десант в 100 человек и итальянский в 36, с итальянской пушкой. После отправки десантов французы и итальянцы приезжали благодарить меня за оказанное им содействие. Раньше в Пекин был отправлен международный десант из 75 англичан, 75 американцев, 60 германцев, 50 австрийцев и 30 японцев, причем у американцев, австрийцев и англичан было по своему орудию [36]. Под общим начальством нашего военного агента полковника Вогака этот десант двинулся по реке Пэйхо на баржах до Тяньцзиня, а оттуда по железной дороге до Пекина, куда прибыл благополучно. Вогак вернулся в Тяньцзинь, где оставлены наши казаки. Из Пекина и Тяньцзиня я имею очень нехорошие известия. Вокруг столицы полное возмущение. Иностранцы и железная дорога в опасности. Около Тяньцзиня наши казаки уже дрались с боксерами, выручая французских инженеров [37]. По слухам, есть раненые и убитые. Французы и бельгийцы, бежавшие из Баодинфу по реке в джонках, с женщинами и детьми, имели стычку с боксерами, которые перебили 16 европейцев. Только 5 спаслись и добрались до Тяньцзиня. В этом городе неожиданно сгорел английский банк. Предполагают, что это дело рук китайской прислуги, которая действует заодно с боксерами. Странный случай был также с тем десантом из русских, французов и итальянцев, которых я отправил в Таку. Когда десант на баржах стал входить в реку, с китайских фортов раздались выстрелы. Какие это были выстрелы и против кого направлены — неизвестно. Оптимисты говорят, что это были салюты. Но я полагаю, что, если бы китайцы стреляли более метко, они могли бы без труда пустить все баржи с десантами ко дну и потом извиняться, что их салютационные выстрелы в честь иностранцев были так несчастливы.

— Зато посмотрите, — продолжал адмирал, — какое эффектное зрелище представляет теперь наш рейд. — Адмирал встал и вышел на балкон своего помещения. — Какая иллюминация! Какое оживление! Не правда ли, настоящий парижский бульвар ночью!

Вид был действительно чудный! На потемневшей равнине моря целые созвездия электрических огней. Огни на мачтах, на реях. Огненные многоточия иллюминаторов рисовали силуэты грандиозных судов, между которыми перебегали огоньки катеров и шлюпок. На горизонте вспыхивали длинные яркие лучи и кидали на облака быстрые лунные пятна.

— Это наш телеграф, — сказал адмирал, — гелиография. Мы передаем сигналы на облаках с помощью электрических лучей «Гремящему», который стоит у бара, а «Гремящий» передает таким же путем «Корейцу», стоящему в реке. Таким образом мы можем моментально и просто переговариваться друг с другом, на протяжении более 25 верст. А иногда «Кореец» даже прямо принимает сигналы, которые мы ему подаем на небе, хотя для нас он стоит под горизонтом.

— Но ведь другие союзники также обмениваются сигналами. Каким образом среди этого огромного собрания судов не происходит путаницы?

— Каждая нация имеет свою собственную азбуку сигналов, не известную ни для какой другой нации. В этом и состоит искусство, чтобы среди множества сигналов уловить адресованную вам депешу.

В 12 часов ночи, когда я беседовал в кают-компании со знакомыми офицерами, вошел красивый молодой лейтенант с живыми синими глазами и рыжими усами, только что сменившийся с вахты. Это был Евгений Николаевич Бураков, мой старый знакомый по Ревелю. Мы дружески встретились и разговорились. Офицеры разошлись по каютам. Мы остались вдвоем в кают-компании. Наше общество разделяла только бутылка хорошего Редерера.

— Помните, корреспондент, как мы с вами встречались в Ревельском екатеринентальском салоне на балах и спектаклях и вместе увлекались одной изящной смуглой адмиральской дочкой, с знойными глазами цыганки и холодным сердцем Снегурочки? — спросил Бураков.

— Я только помню, что, несмотря на постоянный холод сердца этой Снегурочки, я всегда безнадежно таял перед нею. Ваше же присутствие меня только морозило, потому что вы всегда оставляли меня за флагом.

— В таком случае мы с вами остались вдвоем за флагом, так как рекорд на ее сердце уже побит капитаном второго ранга.

— Что не мешало ему быть у дам всегда в первом ранге.

— Я очень рад, — перебил Бураков, — что вы едете в самое жерло боксерского вулкана. Это очень полезно для молодого человека. Я буду очень доволен, если вспыхнет война, и непременно постараюсь попасть в авангард наших действий. Думаете, легко нам здесь болтаться на рейде, выстаивать эти ужасные вахты и ждать у моря, действительно у моря — погоды, чувствуя, что там на берегу ныне совершается что-то великое, чрезвычайное, может быть, первый раскат китайского грома и пробуждение от векового сна страшного дракона. Мы все рвемся в бой, вперед, а между тем принуждены стоять неподвижно на якоре, есть консервы, пить вино, жить слухами и томиться от тоски, скуки и бездеятельности. Мы и берега не видим, и в море не идем, а качаемся на этой пустыне между небом и водой. Мы, военные, нуждаемся в войне, как природа в грозе: без нее мы обесцвечиваемся, вянем, тоскуем и становимся чиновниками. Совершенно справедливо сказано, что война рождает героев. Только труд, борьба и риск создают сильные характеры. Хотя в наших канцеляриях много работают, но они не создают героев, так как слишком занимаются борьбою узких интересов и мелких самолюбий и честолюбий. Герои могут возродиться только либо на залитом потом и кровью поле, на бушующих волнах или на неприятельской стене, где идет бой за жизнь или смерть. Теперь наша молодежь так зарылась в своих канцеляриях и бумажных делах, что на мир смотрит только с точки зрения своих портфелей и в разговорах можно всегда услышать слово «карьера», но слова «Россия» или «отечество» — очень редко. Кажется, у нас верхом карьеры считают получение большого оклада или выгодной командировки, не заботясь о том, полезна или бесполезна эта командировка для государства, и не думая о том, что гражданин может оказать такие услуги государству, за которые оно не будет в состоянии отплатить никаким вознаграждением, такова, например, смерть Сусанина. Есть подвиги дороже жизни. Какой подвиг — принести себя в жертву народу или его части, если ей грозит опасность, и своей единичной смертью дать жить многим. У меня есть предчувствие, что, если теперь грянет война, я брошусь в огонь и паду одним из первых. Но я не боюсь смерти. Жизнь дала мне так много светлых, счастливых дней, что я не могу требовать лучшего, а ждать худшего я тоже не хочу. Отчего же в самом деле не решиться на действительно великое дело — рискнуть своею жизнью во имя идеи и гражданского долга. Поэтому, — прибавил он, налив вина и заблистав глазами, — выпьем за торжество смелых и благородных идей!