Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века - Павел Уваров Страница 12

Затем, моему погребению быть такому, как у бедного человека, без всякого кольца свечей и прочего освещения вокруг тела, без представления [видимо, портретное изображение покойника]; за исключением лишь двух свечей, которые будут зажжены на алтаре во время погребальной службы, и двух факелов со стороны креста, которые будут нестись, сопровождая крест при моем погребении и обратно до церкви, откуда был взят этот крест. А если возникнет спор с кюре или викариями, которые будут возражать, то я не желаю, чтобы на моем погребении и во время погребальной службы зажигались бы иные свечи, кроме четырех малых. А также не желаю никакого шума плакальщиков и не желаю, чтобы устраивались поминки, как водится по обычаю, потому что такая помпа при похоронах и погребениях нужна лишь живым и не идет на пользу душам бедных покойников.

Как видим, Жан Ле Пилёр не жалует пышные похороны и роскошные заупокойные мессы, но делает это не по какимто «реформационным» соображениям, а из общей подозрительности и недоверия к моральным качествам тех, кто обычно выступает в качестве плакальщиков и богомольцев. Как мы дальше увидим, он имел большой опыт общения с этой публикой. К тому же отношения с приходским священником у Ле Пилёра также не были безоблачными, на что указывает продолжение текста завещания: он жалует половину экю своему кюре за то, чтобы он осуществлял контроль (визитацию) за ходом всего похоронного обряда, но если кюре будет участвовать в процессии лично и сам служить последнюю мессу, то получит только то, что следует по обычаю. Впрочем, общине церкви Сен-Мерри, «чьим прихожанином я был дольше всего», также отводится пол-экю [74].

Затем, я хочу, чтобы для всех моих квартирантов и квартиранток, плательщиков рент и цензитариев, которые проживают в этом городе Париже и будут присутствовать на моей погребальной службе и на мессах… было бы сбавлено по четыре парижских или турских су с их платежей после моих похорон, но только единожды, на один срок.

А каждому из оставшихся его должников, платящему ренту, он готов простить однократную выплату из всех причитавшихся, не уменьшая основной суммы долга, с тем чтобы они молили Бога за благодетеля.

Затем он обращается к «преподобным матерям аббатисам или приорам и монахиням» того монастыря, где подвизались его дочери Женевьева, Клод и Антуанетта Ле Пилёр. Помимо обычной службы, которая устраивается, когда умирает отец или мать монахини, на кладбище при монастырской церкви надлежит «прочитать и отслужить достойным образом высокую мессу-реквием с поминовением усопших, всенощную, заутреню, поминальную [службы] [75], на которых будут присутствовать все монахини, и для этого каждой из них будет уплачено по 15 су за службу и по 20 су, чтобы иметь что-нибудь к обеду сверх их обычной еды». Затем на протяжении года со дня смерти еженедельно следует служить малую мессу-реквием, на что им выделяется 3 турских су в год, а затем эта месса должна будет повторяться ежегодно. На этих мессах молитвы должны читать дочери — Женевьева, Клод и Антуанетта — или те монахини, которым будет поручена эта миссия в случае смерти дочерей Ле Пилёра. Своим дочерям он выделяет пожизненный пенсион — по 25 су в год, «чтобы молили Бога за меня». Эти деньги должны использоваться на их нужды и частные денежные расходы и выплачиваться ежегодно в Париже в день поминовения мертвых. Но недоверчивый Ле Пилёр остается верен себе:

Я не хочу, чтобы их обитель брала и присваивала что-либо для монастыря, но оговариваю, что указанные 25 су должны идти на мелкие расходы сверх обычных средств, выделяемых монастырем на их содержание. А если будет сделано иначе, то пусть ничего не будет выплачиваться.

Затем речь идет о «милостыне — большом сером хлебе и кварте вина, которые моя покойная мать имела обыкновение раздавать бедным каждое воскресенье и что продолжаю делать я», а также о другой милостыне, которая время от времени раздавалась бедным заключенным. К тому времени, отмечает Ле Пилёр, король запретил подавать бедным, побирающимся по домам (речь шла о серии ордонансов Франциска I, которые в историографии часто сравнивают с тюдоровским законодательством, направленным против бродяг и нищих [76]), но«…я продолжал поступать, как и моя мать, подавая беднякам, которые приходили по воскресеньям просить под мои ворота, и иногда еще и сейчас делаю так». Но в этом противостоянии королевского указа и незапамятного обычая адвокат решается, наконец, поставить точку: «Каковую милостыню я перенес на содержание и проведение большого ремонта дома и хозяйственных построек на улице Гарнель в Париже [77], в каковом доме мои покойные отец и мать поселили и содержали бедных старых вдов».

Далее Ле Пилёр в своем завещании дает краткий экскурс в историю своих взаимоотношений с семейным приютом для вдов [78]. После кончины родителей он продолжал содержать это частное благотворительное заведение, целью которого было «обеспечение двух месс, которые имеют обыкновение служить в обители Раскаявшихся дев, одну на следующий день после праздника Св. Иоанна Крестителя, а другую после праздника Св. Симона и Св. Иуды. Упомянутые вдовы должны при сем присутствовать, и я всегда платил им по 10 турских су, так как эти вдовы бедны, и так я поступал вследствие моей доброй к ним любви и милосердия, но вовсе не потому, что обязан или обещал им это делать». Ле Пилёр как всегда предусмотрительно заботится о том, чтобы уступка или благодеяние не обрели характер обычая.