Сквозь ад за Гитлера - Генрих Метельман Страница 12

Как-то, это было, как мне помнится, вскоре после Рождества, боевое охранение вдруг подняло нас по тревоге. Вначале я подумал, что это дурацкая выходка какого-нибудь перепившего солдата или фельдфебеля. Но когда нас построили на улице, я заметил, что офицеры встревожены не на шутку, так что оставалось предполагать худшее. Потом со стороны побережья донеслась стрельба, сначала винтовочные выстрелы, а потом заговорили автоматы и тяжелые орудия. Что случилось? И почему все так внезапно? Насколько мы знали, части Красной Армии располагались километров за сто пятьдесят от нас. По мере того как мы стояли и мерзли на пронизывающем ветру, в нас росло чувство страха и неуверенности, быстро сменившееся раздражением. Мы уже собрались рассесться по машинам и двинуться на юг, в город, как на дороге появились разрозненные группы наших солдат. Запыхавшись, они в двух словах объяснили нам обстановку: русские высадились с моря. Части Красной Армии на десантных лодках беспрепятственно добрались до берега, скорее всего, оставшись незамеченными, ибо наша охрана больше пьянствовала, чем утруждала себя исполнением служебных обязанностей. К тому же, по словам отступавших, многие из русских были переодеты в немецкую форму, что значительно облегчило им снятие наших постов. Охрана едва успела открыть огонь, да и то с большим запозданием. Паника и хаос были неописуемы. Наши солдаты, едва выбежав из домов на улицу, попадали под огонь русских, произошла страшнейшая мясорубка. Прежде чем успели развернуть две тяжелые гаубицы у входа в порт, они были буквально сметены огнем орудий главного калибра тяжелых кораблей Советов. Только тогда сообразили, что под покровом темноты вплотную к берегу сумели подобраться советский крейсер и еще несколько эсминцев. Прислушавшись, мы разобрали гул двигателей моторных лодок, и это свидетельствовало о том, что десантники противника овладели всеми стратегическими пунктами в городе.

Из дома, где размещался наш командир роты, мы услышали, как он громко кричал в трубку полевого телефона, позже нам передали, что его на ломаном немецком крепко обругали в телефон русские. Не прошло и часа, как поступил приказ запустить двигатели и колонной следовать за командирским танком. Все ожидали, что нам прикажут следовать на юг к побережью для участия в отражении внезапной атаки русских. Но оказалось, что нам предстоит путь на север в противоположном от района боевых действий направлении, и мы стали углубляться в предгорья Яйла. Все мы в голос сетовали на трусость командования, но что касается меня лично, втайне я был вполне удовлетворен таким исходом, поскольку чувствовал, что к серьезной битве не готов.

Когда над морем занималось утро, мы были уже довольно далеко от прежнего места дислокации и, одолев перевал, спустились по припорошенным снегом северным склонам гор. Температура резко упала. Мы медленно и с достоинством проползли через городок Старый Крым [11], будто наше командование старалось уверить местное население в том, что высадка русских в районе Феодосии — дело пустяковое. Километров через тридцать мы вошли в вытянутое в длину селение и там остановились. Наши офицеры не утруждали себя тем, чтобы ввести нас в курс дела, и когда кто-то поинтересовался у лейтенанта, какова обстановка, тот высокомерно заявил, чтобы мы не забивали себе головы зря; дескать, пусть лошади думают — у них, мол, и головы побольше. Такой ответ возмутил нас — нам дали понять, что мы — пушечное мясо, не более того, а пушечному мясу лишнего знать не положено.

Поступило распоряжение расквартироваться в селении, куда мы прибыли. Место выглядело, в общем, довольно симпатично — деревня расположилась в естественном углублении среди лесистых вершин холмов. Улочки между домами были слишком узки для наших танков и другой колесной техники. Пришлось разместить ее за пределами селения на ровном участке местности. Командир роты вместе с денщиком заняли лучший дом в центре деревни — самом безопасном месте. От моего внимания не ушло, как он усердствовал, чтобы полевая кухня находилась рядом с местом его расквартирования. Каждый расчет занял один дом, и если обитатели домов были нам в обузу, их без лишних разговоров выставляли вон. Домик, который заняли мы, стоял на склоне, откуда можно было обозревать почти все селение и долину на другой стороне. Вскарабкавшись по еле живой лестнице, мы оказались на шаткой веранде, где в беспорядке валялись мотыги, лопаты, грабли, корзины и другая утварь. Я распахнул одну створку двери и увидел перед собой видавшую виды лестницу, ведущую вниз, в погреб. Там мы обнаружили запасы еды и овощей, часть в мешках, часть в бидонах и ведрах. Пройдя с крыльца через тяжелую и скрипучую дверь в дом, мы оказались в хоть просторной, но единственной комнате. В дальнем углу слева висела икона. Окна были завешены чем попало, щели в них заткнуты газетной бумагой. Единственной мебелью были кровать, стол, диван, скамейка, несколько стульев и грубый, очевидно, самодельный буфет с чашками и тарелками, стоявший вдоль стены. Большая обмазанная глиной печь обеспечивала теплом. Хата нам приглянулась, и мы решили остаться.

На диване сгорбилась почти беззубая старуха (хотя позже выяснилось, что ей было всего шестьдесят лет). Рядом с ней сидел ее сын, молодой человек лет двадцати пяти. Едва мы вошли, как женщина, не переставая, ворчала, и если бы не ее сын-калека, мы наверняка выставили бы их. Сын на самом деле был инвалидом с парализованными ногами, болтавшимися как у тряпичной куклы. Однако он научился довольно ловко передвигаться при помощи рук, подвязывая ноги к туловищу. Он взбирался на стулья и даже мог подниматься по лестнице с проворством обезьяны. В отличие от своей матери, не сводившей с нас недовольного взора, сын прекрасно сориентировался в обстановке, поняв, что им грозит оказаться на улице, и я заметил, с каким облегчением он воспринял наше решение оставить их в доме. Разумеется, ни о какой оплате за постой и речи не могло идти, мы велели им забиться в угол и вообще как можно реже напоминать о себе, после чего стали устраиваться сами.

Приблизительно неделю спустя я возвращался после несения караульной службы. Было около двух часов ночи, холодно, и мне не терпелось улечься под теплое одеяло поближе к печи. Когда я проходил через калитку сбоку, мне послышался шорох, доносившийся из заросшего сада. Я крикнул: «Кто здесь?», но ответа не получил. Мне стало не по себе — оружия с собой не было, я отдал его сменщику. Оставался только штык. Выхватив его из ножен, я прислушался, а потом бросил камень в кусты, туда, откуда слышался шорох и, судя по звуку, камень упал на что-то мягкое. Будь это животное, оно тут же умчалось бы прочь. Вглядевшись в темноту, я разобрал темное пятно, отдаленно напоминавшее силуэт человека. Будь у меня автомат, я, не раздумывая, пальнул бы в него. Но тут кто-то тихо проговорил по-русски: «Генри» (так меня называли местные русские), не стреляй, это я, Игорь!» У меня тут же отлегло от сердца, и страх сменился злостью. Это был на самом деле сын хозяйки дома калека Игорь. Его уж ни с кем не спутаешь. Игорь на руках подполз ко мне и будто жаба расположился на холодной земле у моих ног, всем своим видом вызывая жалость и снисхождение.