Герберт Уэллс - Геннадий Прашкевич Страница 12

Конечно, честолюбивому человеку, каким был Уэллс, приятно было распускать перья перед внимательной, умеющей слушать девушкой, он умел красиво рассказать о будущем. Он уже тогда знал, каким должно быть идеальное государство, как вообще должно строиться будущее человечества; как должны относиться друг к другу действительно близкие люди; какие книги стоит читать. В отношениях с Изабеллой это не срабатывало, а вот Эми Кэтрин понимала все слова, обращенные к ней. То, что поначалу действительно казалось им просто дружбой, стало стремительно видоизменяться. У каждого была куча заморочек, особенно у Уэллса. Он нуждался в подруге, которая могла бы и выслушать его, и отдаться его ласкам, и быть только его женщиной, как бы сам он ни утверждал идею любви, свободной от всех условностей…

6

Советы, вычитанные в романе Джеймса Барри, легли на душу Уэллсу.

Хотите писать — пишите! Не знаете, о чем писать — пишите просто о том, что видите! И раз уж вы писатель, то думайте как писатель и поступайте как писатель! Вот, скажем, почему не пошла в печать статья «Жесткая Вселенная»? Да потому, пришел к мысли Уэллс, что она была рассчитана на умных читателей. А много ли таких?

Одну из старых статей («Человек, каким он будет через миллион лет») Уэллс переписал, сделав ее более понятной, доступной, и отправил в авторитетную «Пэлл-Мэлл газет».

И она была напечатана!

И Уэллс начал писать очерк за очерком.

Позже он собрал написанное в двух отдельных книжках — «Кое-какие личные делишки» и «Избранные разговоры с дядей». Эми Кэтрин с огромной заинтересованностью поддерживала все литературные начинания Уэллса. Они теперь встречались не только в университете, но бывали в домах друг друга. «Мы с Изабеллой, — вспоминал Уэллс, — поехали к Роббинсам 15 декабря и пробыли там до 18-го. Возможно, это и привело к кризису. Изабелла могла приревновать. Мой брат Фредди, который был всегда к ней очень привязан, годы спустя говорил мне, что инициативу нашего разрыва она приписывала себе. По ее словам, она предложила мне либо прекратить все более нежную и тесную дружбу с Кэтрин, либо расстаться с ней самой. Ответ был: «Ладно, раз ты готова расстаться, я уйду». Обиды и самолюбия и с той и с другой стороны было ровно столько, сколько нужно для разрыва».

Случилось то, чего и нужно было ожидать.

«Дорогая мама! — написал Уэллс 10 августа 1894 года своей матери. — Обо мне не беспокойся. Наши неприятности были неизбежны, но мне сейчас не хочется входить в подробности. Мы с Изабеллой расстались. В разводе я виноват почти целиком. Твой любящий сын Берти».

7

«Вскоре мы возобновили наш нелепый и тягостный разговор, — с горечью описывал Уэллс сцену разрыва в романе «Тоно-Бэнге». — Не могу сказать, сколько времени он продолжался. Мы разговаривали с Марион (читай — с Изабеллой. — Г. П.) в течение трех или четырех дней. Разговаривали, сидя на нашей кровати в ее комнате, разговаривали, стоя в гостиной. Нервы были истерзаны, и мы испытывали мучительную раздвоенность: с одной стороны, сознание совершившегося, непреложного факта, с другой (во всяком случае, у меня) — прилив странной неожиданной нежности. Каким-то непонятным образом это потрясение разрушило взаимную неприязнь и пробудило друг к другу теплое чувство. Разговор был сумбурный, бессвязный, мы не раз противоречили себе, возвращались все к той же теме, но всякий раз обсуждали вопрос с разных точек зрения, приводя все новые соображения. Мы говорили о том, чего никогда раньше не касались, — например, что не любим друг друга. Как ни странно, в те дни мы с Марион были ближе, чем когда-либо раньше, что мы в первый и последний раз пристально и честно заглянули друг другу в душу. В эти дни мы ничего не требовали друг от друга и не делали взаимных уступок; мы ничего не скрывали, ничего не преувеличивали. Мы покончили с притворством и выражали свое мнение откровенно и трезво. Настроение у нас часто менялось, но мы не скрывали, какие чувства владеют нами в данную минуту. Разумеется, не обходилось без ссор, тяжелых и мучительных, и в такие моменты мы высказывали все, что накипело на сердце, старались безжалостно уколоть и ранить друг друга. Помню, что мы пытались сопоставить свои поступки и решить, кто из нас больше виноват. Передо мной всплывает фигура Марион — я вижу ее бледной, заплаканной, с выражением печали и обиды на лице, но непримиримой и гордой. — «Ты любишь ее?» — спросила она, заронив в мою душу сомнение этим неожиданным вопросом. — «Я не знаю, что такое любовь, — ответил я, пытаясь разобраться в своих мыслях и переживаниях. — Она многообразна, она как спутанные нити пряжи». — «Но ты хочешь ее? Ты хочешь ее вот сейчас, когда думаешь о ней?» — «Да, — ответил я после небольшого раздумья. — Я хочу ее». — «А я? Что будет со мной?» — «Тебе придется примириться с этим».

Изабеллу Уэллс помнил всегда.

И поддерживал ее всегда. Даже когда она вторично вышла замуж, — вплоть до самой ее смерти, последовавшей в 1931 году.

8

К моменту расставания с Изабеллой Уэллс уже понимал, что только большой литературный успех может вывести его на новый уровень общения. Друзья из прежнего времени отстают, так часто бывает; значит, надо искать новых. Прошлое уходит, всё меняется, значит, надо входить в настоящее. Любимые женщины приходят и уходят, значит, надо опереться на тех, которые тебя понимают.

И — вперед! Только вперед!

СЕМЬ ЗНАМЕНИТЫХ РОМАНОВ (фантастика Герберта Джорджа Уэллса) Вспомни, Элоиза, нежные уроки, Что давал когда-то мудрый Абеляр. На земле ты снова, вкруг тебя морлоки, Ты для них нежданный, но желанный дар. Красота и мудрость, сладостные речи, Милая улыбка и небесный взор, — Но не в них морлокам обаянье встречи, И с тобой недолог будет разговор. Ты пришла к морлокам с вещими речами, Но сама не знаешь, что ты им несешь. Видишь, Элоиза? — печь полна дровами. Слышишь, Элоиза? — точат острый нож. Фёдор Сологуб В 80 271 году нашей эры

1

Мысль о четвертом измерении преследовала Уэллса с восьмидесятых, со времен шумных студенческих споров в Дискуссионном обществе Королевского колледжа науки. Трехмерное настоящее — всего лишь часть Вселенной, имеющей на самом деле четыре измерения (четвертое — время). И единственная разница между временем и другими измерениями состоит только в том, что наше сознание движется вдоль времени.

На этих рассуждениях построен вышедший в 1895 году знаменитый роман «Машина времени» («The Time Machine: An Invention»).

«Перед вами самая обычная диаграмма, кривая погоды, — говорит Путешественник по Времени. — Линия, по которой я веду пальцем, показывает колебания барометра. Вчера он стоял на такой высоте, к вечеру упал, сегодня утром снова поднялся и полз понемногу вверх, пока не дошел до этого места. Без сомнения, ртуть не нанесла никакой линии ни в одном из общепринятых пространственных измерений. Но так же несомненно, что ее колебания абсолютно точно определяются нашей линией; отсюда мы должны заключить, что такая линия была проведена в Четвертом Измерении — во Времени».