Петр Столыпин. Революция сверху - Алексей Щербаков Страница 12

«В свое время я работал над общинным правом России. В 1860–е годы общинное право стало законом, применявшимся в волостных судах. Судили в них по традиции, поскольку общинное право – традиционное право. И когда пошли апелляции в Сенат, то оказалось, что в нем не знали, что делать с этими апелляциями, ибо не вполне представляли, каковы законы общинного права. На места были посланы сотни молодых правоведов, чтобы собрать эти традиционные нормы и затем кодифицировать их. Была собрана масса материалов, и вот вспоминается один интересный документ. Это протокол, который вел один из таких молодых правоведов в волостном суде, слушавшем дело о земельной тяжбе между двумя сторонами. Посоветовавшись, суд объявил: этот прав, этот неправ; этому – две трети спорного участка земли, этому – одну треть. Правовед, конечно, вскинулся: что это такое – если этот прав, то он должен получить всю землю, а другой вообще не имеет права на нее. На что волостные судьи ответили: «Земля – это только земля, а им придется жить в одном селе всю жизнь».

(Т. Шанин, английский исследователь крестьянства)

И общинники хорошо поняли, кто главный враг. Помещичья земля должна принадлежать крестьянам! И точка. Казалось – что нового по сравнению с тем, что провозглашали ребята Пугачева? Между тем новое есть. Пугачевцев вела прежде всего месть. Порешить всех дворян – а там поглядим. Между тем пореформенные крестьяне отнюдь не возводили в культ насилие. Ведь даже в 1905 году, когда было сожжено 15 % всех российских усадеб, жертв среди помещиков практически не было. От помещиков требовалось одно – пускай они убираются! Хотя что-то от Пугачева осталось. Как мы видели, помещичьи земли представляли из себя не такую уж лакомую добычу. И чем дальше – тем меньше. Но не всё в этом мире меряется на экономику. Ну, не любили крестьяне помещиков!

«Однако надо же учитывать и менталитет: в истории России люди, предпочитавшие спасаться в одиночку, обычно не оставляли потомства, которому могли бы передать свои предпочтения. “Каждый за себя” здесь не прокатывало в силу причин природных, исторических, географических и пр.

Тем не менее, не надо и абсолютизировать менталитет: может быть, в силу особенностей истории и географии русский человек и больший коллективист, чем его германский или британский собрат, однако ни индивидуализмом, ни страстью к личной наживе он не обижен. Процветать русские тоже любят в одиночку, а объединяются либо при стихийном бедствии, либо при нападении врагов.

Вот и вопрос: как восприняли реформу русские крестьяне, коль скоро они сохранили общину – как бедствие или как нападение? Возможно, поначалу они еще не всё поняли и посчитали новые условия хозяйствования на земле некоей экономической стихией, вроде урагана или нашествия диких зверей. Как бы то ни было, отреагировали они на сей экономический эксперимент традиционным русским образом: стали выживать совместно. Отсюда и путь в тупик».

(Е. Прудникова)

Интересен такой момент. Крестьяне не поверили, что реформа 1861 года дана царем. Они думали – их обманули. Интересно, а какая она должна была быть по народному представлению?

«Когда в один из воскресных дней я вошла в его избу… я застала всех членов семьи за самоваром: при этом на столе лежала связка баранок. Малышам давали по баранке и выгоняли на двор. Меня более всего поразил облик и вся фигура Кузьмы. Это был человек лет под шестьдесят, сухой, как жердь, сутулый, с лицом, на котором выдавались скулы, обтянутые желтою кожей, совершенно лысый, но с очень густыми седыми бровями, торчащими какими-то кустиками. Он сидел под образами, и глаза у него были опущены вниз даже тогда, когда он говорил: он точно разговаривал сам с собою, а когда изредка поднимал голову, глаза его бегали, как у затравленного зверя.

Перед двумя из крестьян стоял чай в стаканах без блюдечек, и перед каждым из сидевших за столом лежало по крошечному кусочку сахару. Когда кто-нибудь допивал чай, хозяйка наливала следующим, так как в семье было всего два-три стакана и одна оловянная кружка…

На мои расспросы о воле Кузьма отвечал вопросом же:

– Как така воля? Ты, барышня, из Питера, значит, поближе нас к царю стоишь, вот ты и растолкуй нам, какую нам волю царь дал. А мы, почитай, воли-то энтой и не видывали!

– Показаться-то воля показалась, – заметил его старший сын Петрок, – да мужик-то и разглядеть не успел, как она скрозь землю провалилась.

– Царь-то волю дал заправскую, – заговорил Федька, – читальщики о ту пору вычитывали нам не то, что попы, в манихфестах. Наши-то попы да паны подлинный царский манихфест скрыли, а заместо его другой подсунули, чтобы, значит, им получше, а нам похуже.

Тут-то я всего не упомню, а выходило так, что усадебная земля, панские хоромы, скотный двор со всем скотом помещику отойдут, ну, а окромя этого, – усе наше: и хорошая, и дурная земля, и весь лес наши; наши и закрома с зерном, ведь мы их нашими горбами набили. А заместо этого, извольте радоваться, что вышло: отрезали такую земельку, что ежели в ей хоча половина годной для посева, так ты еще Бога благодари…»

(Е. Водовозова)

И дело не ограничивалось словами.

Стоит привести один эпизод из деятельности революцинеров-народников. Как известно, их походы в народ провалились с треском. Потому что в большинстве они абсолютно не знали крестьян и не понимали их психологии. Но не все.

В 1877 году члены организации «Земля и воля» попытались поднять крестьянское восстание в Чигиринском уезде Киевской губернии. Ребята хорошо разобрались в ситуации – они поняли, что социалистическими лозунгами крестьян не проймешь. Они решили использовать популярное мнение о том, что баре спрятали «настоящую волю». В ход пошла легенда – дескать, царь-батюшка не в состоянии справиться с дворянами и чиновниками. А потому составил «Высочайшую тайную грамоту», в которой призывал крестьян создавать тайные общества («Тайную дружину») – с целью последующего восстания и отъема всей земли у помещиков.

Вот такая постановка вопроса была крестьянам очень даже понятна. Так или иначе, «Тайная дружина» насчитывала 2000 членов! До восстания дело не дошло, революционеров арестовали раньше – но интересно…

Так что община оказалась «вещью в себе». Несмотря на то, жизнь в ней была невеселая.

Тем не менее, власти старались «законсервировать» общину. Причем не только уже описанными экономическими средствами. Имелись и другие. Так, к примеру, крестьянин, получивший среднее образование, из общины вылетал. Разумеется, без земли. Причем к среднему образованию относились не только гимназии и реальные училища, но и сельскохозяйственные. То есть крестьяне, даже если и имели такую возможность, не имели права повысить свою профессиональную грамотность.

Почему?

«Не следует забывать, что в то время все еще исходили из предположения, что крестьянский мир представляет вполне однородную массу, внедрение в которую лиц других сословий, иного образования и иных понятий может иметь растлевающее на него влияние. Замечательно, что взгляд этот разделялся обоими крайними флангами общественности. Его почти в одинаковой мере поддерживали как крайние консерваторы, так и социалистически мыслящая интеллигенция. Так, “Русское богатство”, журнал определенно марксистского направления, устами своих сотрудников еще в 1905 г. утверждал, что “у крестьян общие чувства, общее движение, нет дифференциации”. Со своей стороны, революционная группа “Освобождение труда” в изданном ею проекте программы русских социал-демократов, говоря о том, что в России элементом социального движения может быть лишь рабочий пролетариат, утверждала, что «община, связывая своих членов-крестьян только со своими интересами, препятствует их политическому и умственному развитию». Немудрено, следовательно, что взгляд этот разделялся правительством, полагавшим, что при объединении крестьян с лицами других сословий, хотя бы на почве совместного обсуждения общих хозяйственных интересов, будет нарушена цельность крестьянского мировоззрения и в крестьянскую среду значительно легче проникнет все шире развивавшаяся и, несомненно, тлетворная революционная пропаганда».