Филипп Орлеанский. Регент - Филипп Эрланже Страница 12

Филипп плакал навзрыд. Он твердо верил, что теперь, без этого любящего и всепрощающего заступника, он пропал. Его терзала мысль, что смерть Месье была ускорена его отцовской любовью, а Людовик XIV, вспоминая произошедшую накануне вечером сцену, без сомнения, терзался угрызениями совести, которые усугублялись воспоминаниями о былых раздорах.

Около восьми часов мадам де Ментенон уводит короля, но перед этим Людовик хочет сказать несколько слов своему зятю.

«Ах, сир! — восклицает Филипп в порыве неожиданной откровенности. — Что станется со мною?! Я теряю Месье и я знаю, что вы меня совсем не любите!»

Эти слова сильно задели Людовика XIV, который и без того был весь в слезах. Впрочем, следует признать, что плакал он всегда с необычайной легкостью.

В полдень 9 июня 1701 года душа Месье оставила тело; это была бы душа отважного мужчины, если бы государственные соображения не помешали этому.

Утром следующего дня герцог Шартрский присутствовал на церемонии пробуждения короля. Людовик XIV, еще не оправившийся после потрясения, объявил ему, что «отныне Филипп должен видеть в нем отца; что король забывает о всех мелких недоразумениях, что были между ними, и надеется, что Филипп тоже о них забудет; и что эти проявления дружбы сблизят их и Филипп откроет королю свое сердце, как тот открывает ему свое».

Однако его величество вовсе не собирается разрешать принцу сделать карьеру, но и не отказывает ему ни в чем, дабы праздность Филиппа превратилась в рай.

Филипп, теперь герцог Орлеанский, получает полностью содержание, выплачивавшееся Месье. К тому же он его полный наследник — Филиппу достаются Шартр, Немур, Монтаржи, Валуа, Фоламбрэ, Вильер-Коттере, Курси, Дурдан, Роморантен, бесчисленные владения, земли, замки, два дворца и бесценная коллекция произведений искусства. Доходы его приближались к двум миллионам, не считая доходов его жены, которой король выплачивал двести тысяч ливров годового содержания. У Филиппа были швейцарцы, своя гвардия, два полка, одетые в его цвета, и право назначать все свободные бенефиции в его владениях.

Герцог Шартрский хотел взять в секретари Дюбуа для управления всем этим хозяйством. Но Людовик XIV, исполненный презрения к честолюбивому аббату, категорически возражал. И маркиз де Тезю, а затем его сын, аббат, был назначен управлять этой несметной армией офицеров, дворян, пажей, гувернеров, юристов, казначеев, парикмахеров, врачей, хирургов, капелланов, прачек, оруженосцев, привратников, лакеев — всех тех, кто превращал Пале-Рояль или Сен-Клу в густонаселенные города.

Герцог Орлеанский пересчитывает свои города, свои дома, луга, леса, своих подданных, своих слуг и свои экипажи. Он открывает ларцы Месье, любуется его бриллиантами, его драгоценными камнями, китайским фарфором, его знаменитым серебром, его картинами, коврами и огромным количеством редкой мебели — ее было так много, что вполне хватило бы три-четыре раза полностью сменить обстановку во всех дворцах. И Филипп еще раз вздыхает: он мечтал стать великим человеком, а оказался всего лишь принцем-миллионером.

На сделанный королем шаг навстречу Филипп откликнулся со всей искренностью своего чувствительного сердца и хотел доказать это, изменив свои привычки согласно желанию тестя.

Конечно, он и не думает оставлять мадемуазель де Сери, обаяние, ласки и капризы которой составляли счастье его жизни, но он отказывается от развлечений в Пале-Рояль и занимает свое место при дворе. И снова он присоединяется к позолоченному каравану, который путешествует из замка в замок, получает свои апартаменты в Версале и Марли, преподносит подарки королю.

Поскольку Филиппа нередко упрекали за частые отлучки в Париж, он пробует установить близкие отношения с наиболее уважаемыми и высокопоставленными людьми. После нескольких лет отчуждения он снова сходится с приятелем своей молодости Сен-Симоном, только что оставившим службу в армии, за которую он был вознагражден, как и полагалось соответственно его происхождению и достоинству. Трудно вообразить себе людей более непохожих, чем герцог Орлеанский и этот надменный, злопамятный и педантичный дворянин, в свои двадцать шесть лет более склонный к сословным предрассудкам, чем испанский гранд — в восемьдесят. Но Филипп ценил честность Сен-Симона, его грубоватую искренность, а возможно, его набожность и добродетельность. Поэтому он пустил в ход все средства, дабы сблизиться с независимым придворным, и результатом его усилий стала искренняя дружба. Сен-Симон, пользовавшийся также немалым доверием герцогини Орлеанской, помог сближению двух супругов. Филипп старался загладить свою супружескую неверность заботой, вниманием, неизменной обходительностью. «Его жена крутит им, как хочет», — иронически замечала Мадам.

Герцогиня Орлеанская 4 августа 1703 года родила на свет герцога Шартрского — бледного, чахлого и худосочного настолько, что придворные врачи единодушно решили: ребенок долго не протянет. С рождением этого хрупкого наследника в Франсуазе-Марии, всегда проявлявшей к своим дочерям полное равнодушие, вдруг проснулась материнская страсть. Украшенная гербом колыбелька теперь всегда стояла рядом с белым позолоченным креслом, сидя в котором принцесса давала наставления своим вышивальщицам или играла в карты — герцогиня Орлеанская неустанно пеклась о всегда подвергавшемся опасности здоровье своего сына.

Филипп смотрел на это тщедушное существо, чей пристальный взгляд казался ему странным, и удивлялся, что не испытывает ровно никаких чувств. Едва коснувшись ребенка губами, он быстро уходил к дочерям, в комнатах которых все было вверх дном. Эти веселые, живые, капризные девочки, не слушавшиеся свою гувернантку, мадам де Маре, очень походили на него. Он приносил им кукол, закармливал сладостями, даже принимал участие в их играх. Вместе с тем, его нисколько не заботило, какое образование они получают, тогда как Мадам считала это образование «насмешкой и позором».

Старшая из девочек, Елизавета, неожиданно заболела, да так серьезно, что врачи сочли свое присутствие бесполезным. Но Филиппа это не останавливает. Он запирается в комнате с ребенком и лечит девочку лекарственными травами, чудодейственную силу которых открыл ему Гумберт, — и спасает ее.

Это чудо привязало его к дочери навсегда, и когда девочка открыла глаза, она увидела вместо отца обожающего ее раба.

Герцог Орлеанский скучал. Он привык к воровскому жаргону, к обществу простолюдинов, к разгулу и с трудом выносил навязанную ему добропорядочность. Мир, безусловно, был скроен не по его мерке.

Чтобы как-то развлечься, он украшает Пале-Рояль, пополняет превосходную коллекцию картин, доставшуюся ему в наследство от Месье. Сначала он просто покупает — по случаю — достойные внимания полотна, а затем, загоревшись, разыскивает но всей Европе шедевры, которые можно перекупить. Приобрести их ему помогали дипломаты и финансисты, встречавшиеся с торговцами произведениями искусства.

Полотно Пуссена «Семь таинств», приобретенное в Голландии Дюбуа, соседствовало на обтянутой пурпурной камчатой тканью стене с портретом Ришелье кисти Филиппа де Шампань, с «Карлом I» работы Ван Дейка, с «Сципионом» Рубенса и с «Карлом Пятым» Тициана. Знаменитая «Орлеанская Дева» Рафаэля укачивала младенца между «Колыбельной» Веронезе и «Ледой» Андреа дель Сарто. Эти полотна положили начало коллекции, которая по своему богатству превзойдет все известные до сей поры.