Золото Трои - Майкл Вуд Страница 12

Вся слава была оставлена Генриху Шлиману.

Воображение — очень важное качество, которым должен обладать археолог… но пропорционально силе этой способности необходим противовес рассудительности, иначе воображение выходит из-под контроля и становится необузданным. Д-р Шлиман, несомненно, способный человек, но он должен быть одарен немалым количеством такого сорта несбалансированного воображения, чтобы объяснить измышления, которые явились плодом его изысканий на Гиссарлыке.

Летом 1868 г., а точнее — в 5 утра 14 августа непривлекательного вида человек осторожно ехал верхом через болотистые заросли вдоль реки Мендерес. Он был мал ростом, с круглой головой (как описывали его друзья), весьма скудной шевелюрой, багровым лицом и очками на носу. «Круглоголовый, круглолицый, круглошляпый очкарик», — как говорили другие. В 10 часов утра он добрался до обширного, усыпанного булыжником плато, прошел по его полуторамильному периметру, отмечая следы городской стены, и взобрался на холм Гиссарлык. Здесь он осмотрел раскопы, обнажившие часть подиума храма. Это место, писал он позднее,

полностью соответствовало описанию Илиона; которое дает Гомер, и добавлю, что стоит ступить на Троянскую равнину как сразу охватывает восторг от чудесного вида холма Гиссарлык. Этот холм кажется предназначенным природой, чтобы нести на себе великий город… во всех окрестностях нет места, сравнимого с этим.

Когда дневное солнце стало опускаться в Дарданеллы, человек, устало тащась по болотистой низине, направился к берегу, чтобы найти пристанище на ночь.

Оставив Гиссарлык, я переехал в город Еничери на мысе Сигейон… отсюда открывается великолепная панорама всей Троянской равнины. Когда, с «Илиадой» в руке, я сидел на крыше дома и смотрел вокруг, то воображал, что вижу внизу флот, лагерь и отряды греков, Трою и ее крепость Пергам на плато Гиссарлык, войска, марширующие в разных направлениях и сражающиеся друг с другом в низине между городом и лагерем. За два часа все главные события «Илиады» прошли перед моими глазами, пока темнота и сильный голод не заставили меня слезть с крыши… Я окончательно убедился, что именно здесь стояла древняя Троя.

Этот рассказ, который, как мы теперь знаем, во многом является выдумкой, был написан той осенью в Париже. Он знаменует начало самой поразительной истории в археологии.

БИОГРАФИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА

Говорят, что мы так много сегодня знаем о Трое благодаря одержимости одного человека. Так оно и есть. История Шлимана — самая романтическая в археологии, и ее следует читать в его собственном изложении. Но к его книгам «Илион», «Микены», «Тиринф» следует относиться с изрядной долей осторожности: в них не всегда можно отличить миф от реальности. Материалы о жизни Шлимана обширны. Имеются 11 книг автобиографии, восемнадцать путевых дневников, двадцать тысяч листов документов, шестьдесят тысяч писем, деловые записи, почтовые открытки, телеграммы и все виды прочей переписки. А также 175 томов журналов раскопок, при том, что 46 утеряны, включая важные отчеты из Трои, Орхомена и Тиринфа (несколько лет назад в руки афинских букинистов попали три утерянных альбома с планами, рисунками и фотографиями из Микен). Добавьте ко всему этому множество аналогичных материалов, оставленных учеными, знавшими его, работавшими с ним, подшивки газет, новые находки (пять писем, найденных в 1982 г. в Белфасте), и вы получите представление о масштабах задачи при попытке отделить факты жизни Шлимана от домыслов. Шлиман был человеком колоссальной энергии. О нем написано много книг, но и по сей день нет его достоверной биографии. Поэтому читателю, восхищающемуся замечательной историей одного из самых необычайных людей XIX в. — гения, и пусть в этом никто не сомневается, — нужно с осторожностью отнестись к мифу, сочиненному Шлиманом о себе, который так охотно принял весь мир. Он признавал, «мой самый большой недостаток, что я хвастун и обманщик… давал бесчисленные преимущества». Склонный к гиперболе, бахвальству и часто явной лжи, Шлиман являет нам удивительный парадокс существования в одном лице «отца археологии» и рассказчика небылиц.

Мы не можем быть уверены в правдивости его повествования о своем детстве. В восемь лет, говорит он в «Илионе», опубликованном в 1880 г., отец подарил ему на Рождество «Всеобщую историю» Джерера с гравюрой, где Эней убегает от горящих башен Трои.

«— Папа, Джерер наверняка видел Трою, иначе не смог бы ее нарисовать.

— Сынок, — ответил он, — это просто сказочная картинка…

— Папа, — возразил я, — если такие стены когда-то существовали, их нельзя было уничтожить полностью: должны оставаться развалины, скрытые под пылью веков…

В конце концов мы оба согласились, что я когда-нибудь обязательно раскопаю Трою»

Этот рассказ появился в печати в 1868 г., когда Шлиману было сорок шесть. В нем впервые говорится о том, что раскопать Трою и доказать правдивость поэмы Гомера было целью всей его жизни. Но так ли это? В декабре 1868 г. он пишет своему восьмидесятивосьмилетнему отцу:

В предисловии к книге я дал свою биографию. Я написал, что в 10 лет… услышал от тебя рассказ о Троянской войне… Я написал, что ты часто говорил мне о героях Гомера и это первое детское впечатление оставалось со мной всю жизнь.

Скептики могут заключить, что именно отсюда старый Шлиман узнал об этом эпизоде, и действительно, холодный взгляд на переписку его сына заставляет полагать, что рассказ о цели жизни Шлимана — выдумка. Проведя детство в Мекленбурге, он становится преуспевающим бизнесменом, ведет дела в Санкт-Петербурге и в США, частенько оказывается замешанным в сомнительных операциях. В Крымскую войну Шлиман завладел рынком пороховой селитры, подкупал золотоискателей во время «золотой лихорадки» в Калифорнии и вел дела с хлопком в годы Гражданской войны в Америке — по крайней мере, так рассказывает он сам. В конце 50-х годов ему, похоже, захотелось переключиться с деловой карьеры на более интеллектуальные цели, чтобы добиться респектабельности. Вначале он надеялся посвятить себя сельскому хозяйству. Когда ничего не получилось, Шлиман пожелал обратиться к иного сорта деятельности, возможно, в области филологии, но вскоре был обескуражен. «Слишком поздно для меня начинать научную карьеру», — писал он. Подобно многим европейцам XIX в., Шлиман знал Гомера и любил его поэмы, но, вероятно, лишь посещение Греции и Трои летом 1868 г. — и встреча с Фрэнком Калвертом — воодушевили его заняться археологией.

Критические исследования текстов выявили и другие сомнительные моменты в биографии Шлимана: к примеру, его рассказ о пожаре в Сан-Франциско (свидетелем которого, по словам Шлимана, он был), его не внушающая доверия встреча с президентом Филмором, а ныне и находка в Трое так называемых «сокровищ Елены». Шлимана обвиняют в том, что он подделал их или купил на черном рынке и подложил на место раскопок. Эти сомнения достигли такого размаха, что в 1983 г. Национальному музею в Афинах было предложено исследовать золото одной из масок, найденных Шлиманом в Микенах, выдвигая предположение, что некоторые микенские сокровища были также фальшивыми. Следует сказать, что подобные обвинения не новы: еще при жизни Шлимана его обвиняли в «подстраивании» находок. Поэт Мэтью Арнольд считал его «сбившимся с пути», французский дипломат Гобино назвал Шлимана «шарлатаном», а Эрнст Курциус, руководитель раскопок в Олимпии, — «жуликом». Однако эта критика не всегда справедлива, как в случае с «сокровищами Елены», обстоятельства находки которых можно вполне убедительно установить. Но есть другие серьезные нестыковки, и биография Шлимана нуждается в более тщательном составлении. Например, современник Шлимана Уильям Борлейс отрицал, что София Шлиман присутствовала, как утверждал ее муж, при обнаружении «сокровищ Приама». Ее даже не было в Турции! Если Шлиман лгал (или фантазировал), говоря, что «подключил жену ради поощрения ее интереса к археологии», — не мог ли он лгать и о самих находках? Мы достаточно знаем о Шлимане: жульничал и обманывал, был скрытен и коварен. Иногда вел раскопки втайне и воровал материалы. Контрабандой вывез найденные троянские сокровища за рубеж, а не передал их туркам. Страстно желал, чтобы академический мир признал его серьезным ученым и археологом. Тем не менее, как мы знаем теперь, не гнушалея прямой ложью. Все это известно и заслуживает осуждения. Но на другой чаше весов — сообщения о находках в книгах и журналах, блестящие письма в «Тайме» и, конечно же, сами эти находки, хранящиеся в Микенском зале Афинского музея. Своенравный, наивный, деятельный, романтичный, ранимый и стремящийся учиться, Шлиман был сгустком противоречий. Судить о нем следует по его делам. Удача — или умение — привела его к величайшим археологическим открытиям, когда-либо сделанным одним человеком. Но прежде чем мы вернемся к рассказу о невероятных находках Шлимана, нам придется задаться еще одним вопросом: почему он обратился к археологии, а, скажем, не к филологии?