Аттила - Эрик Дешодт Страница 12

Онегесий стал его правой рукой. Аттила поручал ему всё. То он становился послом, то военачальником, то заместителем императора — Аттила не колеблясь передавал ему все полномочия, когда занимался решением других задач. Онегесий, не дрогнув, принимал решения, причем самые важные, когда на кону была судьба империи. Самые могущественные вожди гуннов безропотно повиновались ему. В его лице они подчинялись своему господину. Он обладал наравне с ним самыми зрелищными атрибутами власти. Как и у Аттилы, у него был деревянный дворец в каждом месте его пребывания, а также свой двор. Его жену звали «королевой Онегесией». Он приобщил ее к политической жизни: она устраивала пышные приемы в честь иноземных государей и послов.

Орест родился под Петтавием (ныне Петтау) на Драве, притоке Дуная, в уже тогда могущественной семье. Он женился на дочери Ромула, влиятельного лица в Западной империи. Он мог надеяться на многое, однако упадок Равенны внушал ему отвращение. Отправленный с посланием ко двору Аттилы, он остался там. Надежды, которые он мог питать в Равенне, были мизерными по сравнению с посулами императора гуннов, который всегда держал слово.

Орест быстро стал совестью своего господина. Он не боялся ему противоречить, и — удивительная вещь для деспота — к его замечаниям часто прислушивались. Ему поручали вести самые трудные переговоры, и принятые им решения никогда не отменяли. В краткое время он, как и Онегесий, сколотил себе огромное состояние, но объединяло их не только это. Редчайший случай: два «принципала» этого двора не завидовали друг другу. Несколько раз они будут возражать Аттиле в серьезнейших ситуациях, например, по поводу отступления перед Римом по наущению Льва Великого.

После смерти Аттилы Орест, как и Онегесий, воспротивится разделу империи гуннов. Не встретив понимания, он вернется в Италию командовать армией императора Юлия Непота, далмата по происхождению. Убедившись в его бездарности, он свергнет его в 475 году и заменит собственным сыном Ромулом Августулом, чтобы править от его имени.

Первый Ромул основал Рим, последний станет его последним императором. Год спустя предводитель герулов Одоакр уничтожит империю, свергнет сына и обезглавит отца.

Аттила у себя дома. Он приехал первым и, вопреки римским обычаям, остался в седле. Послы Феодосия подвергли бы себя унижению, если бы спешились. Переговоры начались верхом, под открытым небом. Из-за северного ветра приходилось повышать голос. Лошадям такого слышать еще не приходилось.

Прежде чем уехать из Константинополя, плохо осведомленный Плинфас порадовался при Феодосии тому, что Аттила — еще новичок по сравнению с прожженным Руасом. Он сразу заговорил о доброте своего императора, приславшего так быстро его, Плинфаса, разговаривать с гуннами.

Никакой доброты тут нет, оборвал его Аттила, это нужда: переговоры или война. Гунны только и мечтают начать войну, и еще быстрее, чем Феодосий принял свое решение. «Но…» — начал было Плинфас. Никаких «но». Кстати, и «переговоры» — не совсем подходящее слово. Эпигений и Плинфас находятся здесь лишь затем, чтобы услышать, каким образом римский император Востока может избежать войны, на каких условиях. Они должны ответить «да» или «нет» на эти условия, список которых прилагается. Гунны не могут терять время.

Константинополь должен разрушить все союзы с гуннскими землями, порвать все отношения с дунайскими и кавказскими племенами, входящими в империю, вернуть обратно отряды, нанятые без разрешения Руаса, выдать всех перебежчиков-гуннов со своей территории, торжественно обещать никогда не помогать в какой бы то ни было форме врагам гуннов.

Переждав ветер, Плинфас взял слово: император Востока никогда не нанимал гуннских воинов, надо будет спросить об этом у Рима. Аттила промолчал. Онегесий это отметил. Тогда Плинфас перебрал одно за другим все условия Аттилы, «чтобы убедиться, что всё правильно понял»… После каждого условия он повторял вопрос: «А если император не согласится?» — «Значит, он хочет войны», — отвечал Аттила.

Посланники Феодосия онемели.

Аттила развил успех. Римские пленники бежали, а выкуп за них так и не был уплачен. Он требует вернуть их назад или уплатить по восемь золотых монет за каждого. Нужно также возместить ущерб, причиненный гуннам интригами Феодосия на Дунае и Кавказе. И наконец, сегодня дружба гуннов стоит дороже, чем вчера. Поэтому император Востока удвоит жалованье, выплачивавшееся Руасу, доведя его до 700 золотых либр, да и слово «жалованье» уже не подходит: назовем это данью — ежегодной данью императора Востока императору гуннов.

«Император никогда на это не согласится!» — взорвался Эпигений.

«Значит, он хочет войны», — бесстрастно отметил Орест и предложил послам провести эту ночь в его доме.

Одна ночь на размышление, всего одна. Аттила больше ждать не будет.

У Эпигения была с собой императорская печать, которой можно скрепить любой договор от имени императора. Так что заключить договор они могли, но как можно уступить во всем? Больше всего их беспокоила дань — единственное условие, выраженное в деньгах: казна Феодосия была пуста. Сможет ли он заплатить? Эпигений и Плинфас решили непременно выторговать скидку, махнув рукой на всё остальное.

Занимался день над равниной, образованной речными наносами. Легаты, не сомкнувшие глаз, выступили в дорогу. Их дожидались только два гунна — Эсла и Скотта, закутавшиеся в меха, не говорившие ни по-латыни, ни по-гречески и даже не раскрывшие рта. Так они и играли в гляделки, словно целую вечность, пока не соизволил появиться Аттила с Онегесием и Орестом.

В руках у Ореста был готовый договор, красиво написанный на латыни, достойной Вергилия. Плинфас заявил, что Феодосий может не согласиться на удвоение дани. Орест забрал договор обратно и сказал, что переговоры окончены. Раз император Востока хочет войны, он ее получит.

Эпигений не выдержал: «Печать у меня, можно подписывать».

Маргусский договор подписали немедленно.

«Таким, как я, не надо и показа: мы бьем уверенно и с первого же раза» [15]. Первое явление Аттилы-императора было мастерским ходом. Вонючий варвар за несколько часов покорил Восточную империю. Покорил без боя, без единого удара свел ее к положению данника. Не потеряв ни одного из своих конников, он сумел диктовать свою волю одной из двух держав, которые всё еще считали себя властительницами Европы — той Европы, о которой тогда мечтали все авантюристы мира.

Каллиграф разрывался между чувствами облегчения, стыда и бешенства. Облегчение — оттого, что грозную беду удалось отдалить; стыд от унижения; бешенство от необходимости платить 700 либр в год. И всё же чувство облегчения взяло верх: он безропотно покорился. Только бы не прогневить нового императора. Он велел схватить (странная логика) двух сыновей гуннских вождей, которые служили ему в Константинополе (почему не самих вождей?), и выдал их под Карсом в придунайской Фракии. Аттила в назидание предателям велел распять двух этих невинных людей перед строем римских гвардейцев, которые их доставили. Потом вернулся в свою передвижную столицу где-то в Пуште и сформировал правительство. Главное место в нем занял Онегесий.