Воспоминания о XX веке. Книга вторая. Незавершенное время. Imparfait - Михаил Герман Страница 12

Обмен тысячи воображенных, представляемых, живущих лишь в собственной душе Парижей на непреклонную реальность единственного подлинного города — печальный обмен. А от Парижа-то не отвернуться. Это он — настоящий. А наши представления — не более чем фантом. Впрочем, миф порой реальнее действительности, тем более — миф о Париже.

Ночью под окнами гостиницы не смолкал шипящий, шлепающий свист покрышек по брусчатке — машины неслись вверх по улице Лафайет и Гар-дю-Нор (Северному вокзалу). Оглушительно и резко сигналили полицейские машины и кареты «скорой помощи». Для нас все это было в диковинку, и тревога пробивалась в тяжелый непрочный парижский сон.

На набережной Сены. Фотография автора. 1965

Утро до завтрака — единственное время, когда почему-то не считалось особенно зазорным выходить в одиночку. Зной притихал за ночь, нежный пар подымался над свежеполитыми и вымытыми мостовыми и тротуарами. Парижане шли и ехали на службу по-утреннему нарядные, в корректной деловой одежде, дамы в по-французски кокетливых костюмах, мужчины в строгих «тройках». Показное презрение к элегантности наступило лишь в конце 1960-х, а тогда изящество недорогих нарядов, туфли в тон перчаткам и сумочке у дам, отличные шелковые (ах, французские!) галстуки и чистые блестящие башмаки мужчин напоминали любимые французские фильмы. Воздух наполнялся очень легким (сильно душиться тогда почиталось неприличным), непривычным для нас ароматом. Пахло горьковатыми духами, сладким табаком, крепким кофе, пудрой, дорогим «десертным» бензином, почему-то нагретым в ладонях сандалом. И вкусной едой, аперитивами, чудилось, самим изобилием (ведь тогда избыток в витринах был синонимом богатства, абсолютной диковинкой, казалось — есть все, что, в сущности, близко к истине).

Улица Лафайет. Фотография автора. 1965

Вид на Консьержери. Фотография автора. 1965

Двадцать шестой автобус шел в Кур-де-Венсен, зеленый, с рекламами по бокам (на открытой платформе толстый, с большой бородой и офицерской розеткой Почетного легиона, человек курил трубку), с допотопным маленьким капотом, серьезным «машинистом» — так во Франции называли тогда водителей автобусов — на очень высоком сиденье и кондуктором, звонившим в звоночек, продававшим билеты с помощью весело трещавшей машинки и открывавшим цепочку, закрывавшую вход, располагавшийся сзади, «на корме». Нынче веселые старенькие автобусы сменились современными светлыми и лощеными, исчезли кондукторы (звонки все же сохранились, чтобы слышали — не просто машина, сам автобус едет!); открытые площадки только одно время стали делать как некую забаву-воспоминание, а потом они навсегда исчезли. Водителей лишь старики называют «машинистами», но, что замечательно, практически не изменились, остались такими же, как в путеводителе 1920-х годов, маршруты!

В ожидании автобуса французы торопливо просматривали толстенные газеты и бросали их аккурат рядом с урнами, на которых было написано «Papiers, SVP». В этом — особый род уличного расхожего свободолюбия; мне пришлось слышать, как таксист кричал полицейскому, сильно размахивая руками: «Мы (именно „мы“!) не для того брали Бастилию, чтобы теперь с нас драли штрафы, даже если я и проехал на красный!» Прямо на тротуаре работала колонка миниатюрной бензозаправочной станции и (как странно!) совершенно не воняла. На витринах — невиданно большие телевизоры и волшебной красоты костюмы. По отношению к еде вещи казались дешевыми: за восемь кило говядины — костюм! (У нас-то мясо стоило два рубля, а костюм — самый дешевый — не меньше шестидесяти.) А нейлоновые рубашки, которыми мы так гордились и в которых большинство из нас приехали, стоили гроши, и носили их только бедные приказчики и приезжие африканцы.

В лавках и киосках — сувенирные пробки, украшенные карикатурными головами президента де Голля. Это не укладывалось в сознании. Рисунки в «Канар аншене», мельком виденные в киосках рядом с запретными эротическими обложками, — еще куда ни шло. Но пробки! И прямо на стенах — объявления о найме, вовсе не вязавшиеся с советскими легендами о «безработице в странах капитала». Экспансия удивительных (тогда вовсе у нас неизвестных!) мелочей: автоматически раздвигающиеся двери в аэропорту, автоматы, в которых на выбор можно было купить кофе с сахаром и без, черный и с молоком, чай, шоколад, кока-колу, бульон; привычка водителей пропускать пешеходов и специальные, только пешеходам предназначенные огни светофоров, непременное «merci!» официанта, даже забирающего грязную тарелку.

В тот первый приезд случилась у меня встреча, о которой я уже писал в книжках о Париже, но все же я упомяну о ней еще раз, поскольку она со временем кажется мне все более важной. Это был разговор с двумя немолодыми французами в скверике у церкви Сент-Венсен-де-Поль на площади Лафайет, что неподалеку от нашей гостиницы «Франсиа». Было раннее утро, когда нам разрешалось прогуливаться в одиночестве, не уходя, разумеется, от отеля. Со мною приветливо поздоровались два немолодых парижанина, одетые совершенно по-домашнему — один в шлепанцах, но с бантиком-бабочкой, другой в пестром шейном платке.

Со мной первыми поздоровались эти люди — куда старше меня, уже это было удивительно. Завели разговор о погоде, я, конечно, поспешил сказать, что Париж хорош и в жару и в дождь.

— Вы, мсье, конечно, иностранец, — сказал один.

Они похвалили мой французский язык. Тогда я еще не знал, что чем хуже говорит по-французски иностранец, тем более пылко его хвалят, и растаял от радости. В Париже любят подбодрить приезжих, старающихся говорить на их языке.

А потом они стали ворчать. Я понял далеко не все, но смысл ворчания был в том, что Париж шестидесятых — вовсе не Париж, не сравнить с довоенным. Досталось и де Голлю, и новым франкам [5], и молодежи, и нравам, и американским фильмам, и сексшопам, и, главное, совершенно исчезающей вежливости, которой прежде Париж славился.

И теперь, спустя много лет, когда французы, с некоторым даже снисходительным участием выслушав мои признания в любви к Парижу, говорят, что город — уже не тот, я вспоминаю встречу у Сент-Венсен-де-Поль в августе 1965 года, встречу, случившуюся более полувека тому назад.

Самое первое утро в Париже началось, естественно, с консульства, куда Михаил Иванович, как иностранный подданный, эмигрант и, стало быть, потенциальный провокатор, допущен не был. Он ждал в автобусе, почему-то несколько оскорбленный и надутый. Вообще он оказался человеком обидчивым, постоянно напоминал, что окончил школу при Лувре, а во время поездки по Провансу страшно негодовал, что вынужден обедать за одним столиком с шофером. А выхода не было — по правилам иностранцы от нас столовались отдельно.