Человек из Вавилона - Гурам Батиашвили Страница 12

— И что в этом предосудительного? — Занкан потер глаза.

— Предосудительного? — Иошуа с жалостью посмотрел на Занкана. — Я еще не видел, мой Занкан, чтобы это приносило счастье человеку! Нет пощады, пощады нет! — Дым теперь вился вокруг головы Иошуа.

— И что ты советуешь мне?

— Да ничего. Ума у тебя достаточно, как, впрочем, и опыта. Я свое сказал, остальное за тобой. — Иошуа вновь взялся за псалмы.

Занкан вышел из землянки с улыбкой на лице.

«Вот что значит безделие, — думал он, — когда человек перестает заниматься делом, он становится подозрительным, недоверчивым».

Да, так думал Занкан, но слова Иошуа не шли у него из головы целых две недели.

Он повидал Гучу и Джачу, обоих одарил серебром, обещал выкупить, дать им свободу и зачислить в свои охранники. Но слова Иошуа грызли ему душу.

Саурмаг Павнели

Ушу изнемогал от ожидания — почти целую неделю он не видел Бачеву. «Если Бачи примет христианство, что может помешать нам соединиться?» — думал он, но, глядя на мрачное лицо отца, понимал, кто это может быть. Поэтому пока он помалкивал, выжидал удобный момент, когда Саурмаг не сможет ответить на его просьбу отказом. Наконец, решив, что ничего отраднее, естественнее и приятнее той новости, которая полнила его радостью, быть не может, он как-то вечером завел разговор на волнующую его тему:

— Не посоветуешь ли, кого выбрать в крестные для девушки? Хочу, чтобы все было сделано своевременно.

«Для какой девушки?» — чуть было не спросил Саурмаг Павнели, но тут же сообразил, кого имел в виду сын, и даже не поднял головы.

Ушу с укоризной смотрел на отца — зачем притворяться передо мной, думал он и, почти расчленяя слова на слоги, произнес:

— Если Бачева крестится, если Бачева станет христианкой, что нам может помешать?

После возвращения Ушу из Константинополя Саурмаг не находил общего языка с сыном. Отец и сын не слышали друг друга. Однако, несмотря ни на что, Саурмаг не терял надежды, что отношения их наладятся. Ушу и сам поймет, что думает по поводу всей этой истории отец, и не пойдет против его желания и, потом, он убежден, что Ушу и без его вмешательства прекратит отношения с иудейкой — надоест ему. Но сейчас слова Ушу наполнили его сердце неожиданной радостью.

«Иудейка станет христианкой? Благое дело! Дочь Занкана Зорабабели примет христианство?! Это ведь подрежет ему крылья?! Дочь такого человека, как Занкан, изменит своей вере?! Да, да, он скромен, учтив, всегда здоровается первым, но непокорен, ох, непокорен! Он уже не сможет разгуливать по городу со своим надменным видом… А что, если Занкан замыслил сыграть с ним, Саурмагом, шутку? Что, если приказал дочери вести себя именно так, а потом… Впрочем, вряд ли… Что может выудить у Саурмага Занкан, чего у него самого нет?!» Саурмаг Павнели пребывал в полном недоумении. Когда сын повторил вопрос, он ответил:

— Крещение — благое дело, крещение это величие Христовой веры. Каждый христианин должен стремиться к тому, чтобы обратить в веру Христову как можно больше людей. Молодец!

Ушу напряженно ждал окончания этой тирады. Но отец больше ничего не сказал, лишь только улыбнулся ему и, как если бы ничего важного не услышал, продолжал перебирать четки.

Ушу прекрасно знал своего отца. Он понял, что хотел сказать отец своим молчанием.

— Если она откажется от своей веры, если крестится, ты что… — от волнения слова застревали у него в горле, и поэтому он не смог произнести, что рвалось наружу, — ты что, не полюбишь ее? — сказал он и тут же понял, что должен был поставить вопрос по-иному. А Саурмага этот вопрос привел в раздражение. Он чуть было не крикнул сыну: «Ах, вот как — ты требуешь от меня любви к этой иудейке?» Но он подавил злость и иронически улыбнулся Ушу, и только. Не сказал ничего. А улыбка отца почти убедила Ушу в том, что на его поддержку ему рассчитывать не приходится.

Всю ночь Ушу провел в раздумьях, как ему быть: дождаться, пока Саурмаг сменит гнев на милость, или венчаться немедленно.

Через несколько дней за завтраком Ушу окончательно убедился, что Саурмаг никогда не захочет видеть Бачеву в своих невестках. Это случилось так: положив себе на тарелку большой кусок холодной вареной говядины, Саурмаг сказал:

— А что изменится от того, что она крестится? Разве она перестанет быть еврейкой?

Ушу понял — это последнее слово Саурмага. Нервы у него не выдержали, и он вышел из себя.

— Разве ты забыл, что наши предки не сразу стали христианами, а она, по крайней мере, еврейка — верит в Бога единого?! Разве не от евреев пошло христианство? — Саурмаг с осуждающей улыбкой смотрел на сына. Было совершенно очевидно, что он не согласен с ним. — Не веришь? — кипятился между тем Ушу. — Христианство возникло потому, что этот народ — искатель истины.

Саурмаг с такой силой грохнул кулаком по столу, что перевернулись не только тарелки, но и медная величиной с пядь солонка. Соль рассыпалась по столу. Саурмаг со злостью смотрел на сына, потом швырнул на стол кусок ткани, которой вытирал руки, и вышел из трапезной.

Ушу решил: он венчается. И крестины и венчание должны пройти в ближайшее время. Приняв решение, он почувствовал себя свободным человеком — таким, каким, по его представлению, должен быть человек.

С этим настроением он отправился к своему духовному отцу — отцу Ростому, следовало поначалу переговорить с ним, а потом повидать Бачеву.

Яко Тамта для Тумиана Яко Тамта для Тумиана, яко Амиран для Хорашан, яко Хосро-Шанша для Бануи, яко Мзечабук[13] для Солнца хазаров, яко Яков для Рахели и Иосиф для Асанет, Давид для Берсабе и Абисак, яко Пелоп, бравый воин, для Иподам, дочери Ономао, яко Плутон для Персефоны, яко Рамин для Вис, яко Фридон для Шахринос-Арнаваз, яко Шадбер для Аинлиэт. Житие Картли

Занкан Зорабабели внимательно разглядывал гостевой зал царского дарбази. Здесь поставили новый золотой подсвечник, вдвое больший, чем прежний. Резьбу, украшающую подлокотники кресел, покрыли золотом. Он провел ногтем по узору, пытаясь определить, откуда это золото. Именно в этот момент в зал вошел дворецкий и предложил следовать за ним. Большинство членов дарбази почтительно приветствовали Занкана. Парнавазисдзе, человек уже немолодой, приподнялся и кивнул ему головой. Его примеру последовали и другие. Габаон, мослатый, с румяными щеками, вечно улыбающийся, кивая головой, приложил руку к груди в знак глубочайшего уважения. А Джорджикисдзе, молодой вельможа, пользовавшийся тем не менее большим уважением при дворе, с сабельным шрамом на лице при виде Занкана воскликнул:

— А вот и наш дорогой Занкан пожаловал, и это значит, что мы затеваем благое дело!