Покрышкин - Алексей Тимофеев Страница 120

М. К. Покрышкина много лет спустя вспоминала: «Александр Иванович всегда говорил так: «С именем Сталина мы выиграли одну из самых кровавых войн. Бойцы поднимались из окопов с возгласами: «За Родину, за Сталина!» Многие летчики имели при себе портрет главнокомандующего, не был исключением и мой муж. И еще Александр Иванович добавлял: «Это — история нашей страны, и переписывать ее никому не дано!»

Однажды, уже во время работы в ДОСААФ (1970-е гг. — А. Т.), Александр Иванович прилетел в Грузию. Председатель республиканской организации Владимир Николаевич Джанджгава, Герой Советского Союза (на фронте он командовал пехотной дивизией) предложил посетить музей И. В. Сталина в Гори. Муж охотно согласился. В музее Александр Иванович был неприятно удивлен, так как будучи включенным в состав комиссии по приему подарков к 70-летнему юбилею Сталина (1949 г. — А. Т.), видел, каково было их количество. Все помещения Музея Революции и Музея И. В. Ленина были заставлены дарами со всех концов света. «Слушайте, что у вас делается?! У вас же ничего нет…»— воскликнул Покрышкин. Затем ему дали книгу отзывов, в которой он написал: «Преклоняюсь перед гением революционера-борца, с которым мы построили социализм и разбили злейшего врага — фашизм». На следующий день после возвращения в Москву утром позвонили из ЦК: «Александр Иванович, что это ты там написал в Гори, в Музее Сталина?»— «Что думал, то и написал!»— ответил муж и положил трубку».

… Один из кумиров дореволюционной России Александр Вертинский, вернувшийся на Родину в 1943 году, написал песню «Он»:

Чуть седой, как серебряный тополь, Он стоит, принимая парад. Сколько стоил ему Севастополь! Сколько стоил ему Сталинград! И в седые, морозные ночи, Когда фронт заметала пурга, Его ясные, яркие очи До конца разглядели врага. И когда подступали вандалы К нашей древней столице отцов, Где нашел он таких генералов И таких легендарных бойцов. … Как высоко вознес он Державу, Вождь советских народов — друзей. И какую всемирную славу Создал он для Отчизны своей! … Тот же взгляд, те же речи простые, Так же скудны и мудры слова. Над военною картой России Поседела его голова.

… Пасмурное утро, моросит дождь. Демонстрация трудящихся отменена. Мундиры промокают насквозь. Может быть, иным и не могло быть то утро Победы, доставшейся поистине неимоверной ценой… Кажется, Александр Иванович отступает от скользящей по лицам кинокамеры в тень фронтового штандарта. Наверно, он не хотел показывать нахлынувшие в этот момент чувства…

«Эх, дороги, пыль да туман…» Но вот она, последняя дорога войны — по брусчатке главной русской площади под гром труб и литавр, на глазах у всего мира. «Нас переполняло чувство гордости. Во всем величии в сознании вставала наша Победа над фашизмом», — писал Покрышкин, завершая свои воспоминания именно днем 24 июня, вершиной жизни поколения фронтовиков.

Фанфары подают сигнал: «Слушайте все!» Блеснула сабля в руке командующего парадом Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского. Он отдает рапорт Г. К. Жукову, появившемуся из Спасских ворот на белом коне. В ответ на поздравления заместителя Верховного Главнокомандующего из строя звучит «ура». Соответствует моменту музыка М. И. Глинки «Славься, славься, русский народ!»

Затем исполняется Гимн Советского Союза. Одновременно грохочут 50 залпов артиллерийского салюта. И вот двинулись парадные колонны. Порядок их движения — от самого северного Карельского фронта до самого южного, 3-го Украинского.

Это была, безусловно, сильнейшая армия мира. Вскоре она вновь показала свою мощь, в три недели с минимальными потерями разорвав в клочья 750-тысячную Квантунскую армию японцев.

Ярчайшая картина парада, едва ли не лучшее его описание, увиденное в необычном ракурсе, оставлено сербским писателем М. Црнянским. Герой его «Романа о Лондоне» русский князь-изгнанник Николай Репнин в одиночестве бродит по улицам чужой столицы. Все утрачено, и жизнь видится лишенной смысла… Чтобы скоротать время, он заходит в кинотеатр на вокзале и видит название одного из короткометражных фильмов — «Парад на Красной площади в Москве». И не парад нужен князю, а хотя бы несколько видов Белокаменной и Златоглавой:

«На экране он увидел Кремль и Красную площадь. Трибуну, где стоял в окружении своих людей Сталин, и, главное, парад войск. В Москве парад продолжался очень долго. Однако в Лондоне, сразу после войны, этот фильм шел только в маленьких кинотеатрах и давался с сокращениями. Он длился совсем, совсем мало. Репнин сидел в полузабытьи, склонив голову, и смотрел, широко раскрыв глаза. В горле у него пересохло… Совсем поразил Репнина парадный церемониал и выправка этих двух военных на конях. Все совершалось так же, как в бывшей старой армии.

Далее камера стала скользить, показывая крупным планом выведенные на парад части, замершие по команде «смирно» отборные части. Камера специально задержалась на нескольких прославленных полководцах, в мундирах с иголочки, расшитых золотом, и Репнина особенно тронули их смуглые шеи, видневшиеся над воротничками мундиров, словно эти маршальские мундиры они надели прямо на голое тело, шагнув в вечность. Они стояли в строю чисто выбритые, неподвижно.

Это была та же самая армия — просто воскресла старая русская армия, казалось Репнину. Ему хотелось закричать об этом в темноте зала. Он принадлежал к старому, посрамленному русскому воинству, а на полотне перед ним маршировали победители. Однако того, что затем последовало, он не мог себе даже вообразить.

На площадь вступили части, и шли они таким чеканным шагом, что, казалось, сотрясался экран, а должно быть, тряслась и сама Красная площадь. Развернутым строем шли воины, неся в руках отнятые у врага знамена, и, словно в некоем балете, швыряли их к подножию Кремля.

Это было невероятно.

В каком-то порыве он подался вперед и смотрел в темноте широко раскрытыми глазами. Замершие было на площади части вдруг с шумом двинулись.

Та же самая, знакомая ему поступь. В первое мгновение, глядя на железные шеренги сапог, ног и людей в первых рядах, он даже не заметил знамен в их руках. Увидел позже, когда они их повергли к подножию Кремля.

Количество поверженных знамен все увеличивалось. Куча росла. Словно вырастал огромный костер. Будто скорпионы, корчились в этой куче начертанные на знаменах свастики. Репнин стиснул зубы и смотрел молча…

Сосед слева от него, англичанин, взирал на экран с явной иронией. Он кривил губы, а заметив лихорадочное выражение на лице Репнина, увидев его горящие, широко раскрытые глаза, которые тот не отрывал от экрана, легонько подтолкнул локтем…

— В один прекрасный день русские за это дорого заплатят. — И, заметив, что Репнин молчит, добавил: — Кто бы мог себе такое представить?..»