Плач к Небесам - Энн Райс Страница 122

Окончив играть, он задумался о том, что может спеть, чтобыдоставить кардиналу наибольшее удовольствие. Вдруг его преосвященство поставилперед ним инкрустированный драгоценными камнями бокал бургундского, и Тониопонял, что здесь нет даже слуг и они одни, совсем одни.

— Мой господин, позвольте мне...

Он поднялся услужить, видя, что кардинал хочет наполнитьсвой бокал. Но в этот момент его преосвященство схватил его и привлек к себе,так что они оказались прижаты друг к другу, и теперь Тонио услышал, как стучитсердце кардинала.

Он пришел в страшное смущение. Он ощущал силу этого мужчины,таившуюся под его черным халатом, он слышал хриплость его дыхания ипочувствовал, с какой мукой кардинал отпустил его от себя.

Потом Тонио, кажется, попятился. А кардинал стоял у окна,глядя на далекие огни. Перед ним вырисовывались очертания близлежащего холма,маленькие окошки, острые крыши, устремленные в бледное небо.

Отчаяние. Отчаяние. И в то же время острое ощущение триумфа,почти пьянящее ощущение запретного, как будто в воздухе разлилось благоухание.Но когда кардинал снова повернулся к нему, было очевидно, что он решился. Онобхватил шею Тонио ладонями и ласково провел большими пальцами от подбородкавниз, а затем полушепотом, ласково попросил Тонио снять одежду.

Это было сказано с такой любезностью, с такой простотой! Даи в одном лишь прикосновении Кальвино, казалось, заключалась сила, способнаяпокорить Тонио, заставить его подчиниться.

Но он лишь отшатнулся. Рой мыслей охладил начавшеепробуждаться в нем желание, более сильное, чем даже ласковый приказ кардинала.Он не мог смотреть на Кальвино и взмолился, прося разрешения уйти.

Его преосвященство заколебался. А потом сказал, так искреннеи так ласково:

— Ты должен простить меня, Марк Антонио. Да, да,конечно же, тебе надо уйти.

Так что же осталось? Ощущение того, что каким-то образомТонио сам желал этого, что он сам сделал так, чтобы это случилось, и каким-тонеобъяснимым образом ввел этого человека в заблуждение.

* * *

И все же, стоя теперь у дверей кардинала, дрожащий и словноизбитый гневными словами Гвидо, он думал: «Ради тебя, Гвидо. Я делаю это радитебя». Как, ради маэстро, он всегда справлялся с тем, что пугало его, инаучился сносить то, что хоть сколько-нибудь его унижало.

Но это! Это было нечто совершенно иное, хотя Гвидо не постигдо конца этой разницы. Гвидо просто не понимал, что делает, отправляя Тониосюда!

Однако Тонио понимал. И внезапно осознал, что испытывалвлечение к кардиналу с самого первого мгновения, когда увидел его. Он желал еготак, как никого прежде, пока был окружен теплом и безопасностью любви Гвидо. Нокардинал был настоящим мужчиной и могущественным человеком. Да, он былмужчиной. И Тонио казалось, что у них было назначено свидание, к которому оншел очень долгое время.

Дверь подалась, когда он постучал. Она оказалась незапертой.

И раздался голос кардинала.

— Войдите.

* * *

Кардинал сидел, склонившись над своим письменным столом. Вкомнате ничего не изменилось, если не считать того, что появилась маленькаястаринная масляная лампа. Перед его преосвященством лежала книга с разукрашеннымибуквами. Маленькие фигурки изображали заглавные буквы; они сверкали, когда егодрожащая рука переворачивала страницу.

— Ах, ты только подумай, — сказал он с улыбкой,увидев Тонио, — письменный язык принадлежит тем, кто принимает на себятакую муку, чтобы сохранить его. Я навеки очарован формами, в которыхпередается нам знание, не самой природой, а людьми — такими же, как мы.

На нем не было больше свободного черного одеяния. Теперь оноблачился в малиновую сутану. На груди его покоился серебряный крест, а на лицечиталась такая любопытная смесь неловкости и природной живости, что Тониодолгое время просто смотрел на его преосвященство, ничего не говоря.

— Мой дорогой Марк Антонио, — произнес кардинал судивлением, вновь растягивая губы в улыбке, — почему ты вернулся? Ведь ядал тебе понять, что ты имеешь полное право уйти.

— Имел ли я такое право, мой господин? — спросилТонио.

Он дрожал. Это было очень странно: дрожать, не подавая виду,просто чувствовать сигналы паники, запечатанные внутри. Он подошел ближе кстолу. Посмотрел на латинские фразы, затерянные в схематичном беспорядке,великое множество крохотных существ, живущих и умирающих среди алых, малиновыхи золотых завитков.

Кардинал протянул к нему открытую ладонь.

Тонио подался навстречу его руке и при первом жеприкосновении этих пальцев почувствовал явное возбуждение, хотя, как и прежде,пытался с этим бороться. «Свободен!» — с горечью подумал он. Даже сейчас он ещеубежал бы и спрятался в объятиях Гвидо — если бы только мог. Ему казалось,будто рушится что-то, так долго им оберегаемое. И все же он не двинулся. Онсмотрел вниз, на лицо Кальвино. Ему хотелось коснуться этих гладких век,бесцветных губ...

Но кардинала и самого снедало беспокойство. Страстьраздирала его, но оттолкнуть Тонио он не мог.

— Что до меня, — пробормотал он, словно размышляясам с собой, — то я весьма неопытный учитель по части грехов плоти. —В том, что он сказал, не чувствовалось никакой гордыни. — Ты заставил меняустыдиться и был прав. Так зачем ты вернулся?

— Мой господин, неужели мы попадем в ад из-занескольких объятий? Неужели такова воля Божья? — спросил Тонио.

— Ты дьявол с лицом ангела, — проговорил кардинал,слегка отшатнувшись, но Тонио услышал, как его дыхание стало тяжелым и неровным,и почувствовал, что в душе его происходит внутренняя борьба.

— Неужели это действительно так, мой господин? —Тонио медленно опустился на одно колено и заглянул в глаза кардинала.

У этого мужчины было удивительное лицо, совершенное впропорциях, с четко обрисованными, заостренными чертами, притягивающее мужскойгрубоватостью.

— Мой господин, — прошептал Тонио, — с техпор как от меня так много отрезали, я стал часто думать о том, что именно плоть— мать всего сущего.

Кардинал не смог совладать со смущением, охватившим его приэтих словах. Да и Тонио замолк, удивленный слетевшим с губ признанием. Что жебыло в этом мужчине такое, что пробуждало желание говорить все это ему?

Кардинал по-прежнему не сводил с него упорного взгляда,словно призывая понять его. И Тонио пронзила мысль: этот человек был абсолютнобезгрешен, по-настоящему безгрешен и отчаянно нуждался, чтобы им руководили.