Плач к Небесам - Энн Райс Страница 124

Войдя в спальню Гвидо, он увидел, что тот заснул прямо записьменным столом, положив голову на согнутую руку. Свеча давно догорела.

* * *

Тонио долго смотрел на учителя — на склоненную голову, нагустые кудри. А потом прикоснулся к его плечу. Гвидо вздрогнул, просыпаясь, имедленно и неуклюже побрел к кровати. Тихо вошел старый Нино, снял с маэстробашмаки и натянул на него покрывало.

Тонио, постояв около учителя еще немного, повернулся и пошелв свои комнаты.

Он закрыл глаза и представил, как обнимает кардинала, какприжимается лицом к его худому, неподатливому телу, ощущая его трепет. Губы егоснова приоткрылись при воспоминании о случившемся, и, не в силах более этотерпеть, он начал шагать взад и вперед по комнате.

Этот ритм захватил его, и он стал ходить кругами, а потомраспахнул окно и высунулся за карниз, чтобы испить свежий воздух. Внизуискрился фонтан идеально круглой формы. Зрелище обрушивающейся с высоты водыначало захватывать его раньше, чем он сообразил, что даже не слышит плескаводы.

Между ним и Гвидо так никогда не будет!

И конечно, Гвидо это знал. Так почему же тогда он такпоступил? Он, Тонио, жил в запертой комнате со своим возлюбленным, а Гвидовыпустил его, Гвидо отворил дверь. И сразу вся ласковая сложность, всягрубоватая нежность той любви поблекли в глазах Тонио и покинули его, неоставив послевкусия. Неожиданно он не смог пробудить в себе никакихвоспоминаний о ней, которые могли бы успокоить и подбодрить его. Прежняястрасть вспоминалась теперь как что-то очень давнее. Он был слишком опаленогнем кардинала.

Он хотел бы сейчас заплакать. Но был для этого слишкомусталым и опустошенным. И, несмотря на тепло встающего солнца, утренний холодокнеприятно пронизывал его.

Рим казался ему не столько городом, сколько идеей. Тониоопустился на колени и коснулся лбом подоконника.

«Какой урок я получил?» — спрашивал себя кардинал. Но Тониознал, какой урок получил он. Он был уверен, что теряет Гвидо. И, тоскуя покардиналу, по его сокрушительной страсти, он понимал, что сделает все, лишь быГвидо не узнал об этом. Гениальность этого решения заключалась в том, чтобы,теряя Гвидо, вновь обрести его и удержать навсегда новым объятием.

Сонное состояние овладело им, как только он уселся посредиэтой комнаты. Здесь стоял особый аромат, а освещение напомнило ему о другом,более тесном помещении, так же заполненном тканями и бижутерией, где онкогда-то бывал, и притом один.

Но он не разрешил себе вспоминать это. Это было не важно.Главное — закончить начатое.

Эта женщина чего-то ждала от него и явно собиралась емупомочь. Ее служанки, как черные птички, расселись по краям комнаты. Ихмаленькие смуглые ручки находились в беспрерывном движении: они собираликусочки резинок, ниток, натягивали парики на деревянные болванки. Неужели онаждет, что он прямо здесь снимет свой мужской костюм и протянет ей руки, словноона его нянька?

Он оперся на локоть, внезапно отвлекшись на собственноеотражение в затененном зеркале. Независимо от того, какие невообразимые мыслиего обуревали, собственное лицо обычно казалось ему непроницаемым. Как будтонаросшая на нем упругая женская плоть лишила его всякого выражения, сделалавечно молодым.

«Но как я буду шнуровать этот корсет, — думалон, — как буду подвязывать эти юбки? Может, отнести их снова во дворецкардинала и отдать тому беззубому старику, который, даже произведя на свет сдесяток ребятишек в какой-то узенькой хибарке на дальней улице, ничего несмыслит в женской одежде?»

В комнате было жарко, за закрытыми ставнями звенел и гуделРим, и на пышную шелковую юбку полосками ложился свет.

Похоже, портниха почувствовала его сомнения. Хлопнула владоши, чтобы привлечь внимание, и отослала всех помощниц из комнаты.

— Синьор. — Она склонилась над ним и протянуларуки к его плащу. Он почувствовал, что одеяние больше не давит на него. —Я одевала самых знаменитых певцов в мире. Я не просто делаю костюмы! Я создаюиллюзии! Позвольте же мне показать вам это, синьор. Когда вы снова взглянете взеркало, то не поверите своим глазам. Ах, вы такой красавчик, синьор! Вы тот, оком я мечтаю, когда шью.

Тонио лишь сухо усмехнулся.

Он встал, поразив женщину своим высоким ростом, и с улыбкойпосмотрел сверху вниз на смуглое, морщинистое лицо. Ее глаза были похожи на двемаленькие сливовые косточки, только что вытащенные изо рта и еще блестящие отвлаги.

Портниха сняла с него камзол и чуть ли не любовно отложилаего в сторону, поглаживая ткань, как продавец, расхваливающий ценный товар. Носамые восхищенные жесты она приберегла для вещей, которые собиралась надеть нанего.

— Бриджи тоже снимите, синьор. Это важно. — Онасделала успокаивающий жест, чувствуя, что он колеблется. — Не стесняйтесьменя. В таких вопросах относитесь ко мне так, как будто я ваша мать. Видите ли,для того чтобы вести себя как женщина, вы должны и чувствовать себя женщинойпод всей этой одеждой.

— А может, кентавром, синьора? — тихо спросилон. — Готовым в любой момент растоптать кружева и оборки и навести ужас нанежных девственниц в первом ряду.

Женщина рассмеялась.

— У вас острый язык, синьор, — сказала она, снимаяс него туфли и чулки.

Он медленно вздохнул, полузакрыв глаза.

И застыл посреди комнаты, чувствуя обнаженность своего тела,словно воздух в комнате, хотя и был теплым, обдавал его холодом. Портнихаприблизилась к нему и погладила его кожу тем же жестом, что и ткань, явновосхищаясь ее гладкостью. Затем она надела на него нижнюю полотняную юбку сширокими кринолинами и завязала сзади ленты. Покачала кринолины и накинуласверху тонкую нижнюю юбку. Далее пришел черед пышной юбки из сиреневого шелка вмелкий розовый цветочек. Отлично, отлично! А сверху — полностью кружевнаяблуза, которую она ловко застегнула спереди до самого низа.

Теперь ее движения стали более медленными. Она, казалось,понимала, что примерка корсета — решающий этап. Ведь главное, чтобы он пришелсяпевцу впору на плечах. Темно-сиреневые рукава корсета были украшены каскадомпадающих кружев. Она расправила его перед Тонио и, когда он просунул руки врукава, начала шнуровать его, прежде всего затянув на талии.

— Ах, да вас точно послал Господь в ответ на моимолитвы, — сказала она, накинув крючок.