Дегустатор - Уго Ди Фонте Страница 13

Но даже когда Федерико не было скучно, у него так часто менялось настроение, что предугадать его никто не мог, за исключением тех дней, естественно, когда герцога мучил запор или воспалялась нога. Тогда он становился опаснее голодного волка. Поваренка избили плетьми за то, что он положил в поленту семь изюмин. Псаря, осмелившегося возразить господину, скинули со скалы. Лучше всего было держаться от Федерико подальше, но он требовал, чтобы мы не отходили от него ни на шаг, так что мы переминались с ноги на ногу, пытаясь угадать, куда бежать, если гнев повелителя обрушится на наши головы.

Впрочем, если он был в хорошем расположении духа, это ничего не меняло. Тогда он развлекался тем, что бросал на улицах Корсоли золотые монеты и смотрел, как крестьяне дерутся за них в грязи, или же велел придворным бороться за его благоволение. Помню, как-то вечером, когда Федерико доел блюдо из жареных артишоков, приготовленное по новому рецепту (ненавижу новые рецепты, потому что не знаю, каким должно быть блюдо на вкус), он не велел, как обычно, Септивию почитать, а, отодвинув поднос, заявил:

— Я тут подумал, что мир треугольный. А вы что скажете?

Бог ты мой! Я прямо-таки услышал, как в головах у придворных зазвенели мозги, точно на колокольню церкви Святой Екатерины забрался сумасшедший! Они уставились на недоеденные артишоки так, словно ответ находился на тарелке. У Пьеро начался жуткий тик.

— По словам бессмертного Данте, — сказал Септивий, — три — самое главное число, поскольку оно олицетворяет Бога-Отца, сына его Христа и Святой Дух. Таким образом, вполне справедливо, если наш мир, отражая Троицу, имеет форму треугольника.

Федерико кивнул и впился зубами в апельсин.

Чекки расправил бороду и нахмурил брови. (У него всегда был такой вид, словно перед ним разыгрывалась какая-то трагедия.)

— Не могу не согласиться, — заявил он. — Наша жизнь делится на три части — прошлое, настоящее и будущее. А поскольку мы являемся зеркалом вселенной, естественно, что вселенная тоже имеет три стороны — как в треугольнике.

Поскольку Федерико не возразил против умозаключения Септивия, Чекки решил, что самое мудрое — разделить его точку зрения.

— Я тоже согласен, — сказал Бернардо, выплюнув семечки фенхеля через плечо, — но по другим, более научным причинам. В нумерологии, которая тесно связана с астрологией, тройка представляет собой высшую силу. В наше время уже хорошо известно, что Землей управляют звезды, Луна и Солнце. Таким образом, Земля отражает мудрость небес, поэтому она безусловно треугольная.

— И не просто треугольная, — хихикнул Пьеро, испугавшись, как бы не отстать от других. — Это особый треугольник, с двумя длинными сторонами и одной короткой. А Корсоли, — добавил он, когда в зале стало так тихо, что мы слышали, как переваривается апельсин в желудке у Федерико, — находится на самой его высокой точке.

Федерико уставился на него так, словно тот заговорил по-гречески. Потом окинул взором стол, откусил еще дольку апельсина и сказал:

— Это была глупая мысль.

Все снова умолки, словно набрав в рот воды. А затем покатились со смеху, хлопая себя по бокам и вытирая глаза так, словно никогда не слыхали ничего более смешного. Федерико приподнял скатерть, чтобы утереть подбородок, и я, стоя у него за спиной и чуть сбоку, увидел, как он улыбнулся.

— Позвольте мне от имени моих друзей сказать, что герцог выставил нас круглыми дураками! — произнес Пьеро. — Однако мы не обижаемся на него, поскольку это был великолепный и очень остроумный розыгрыш.

Остальные закивали. Федерико проглотил дольку апельсина — и закашлялся. Глаза у него вылезли из орбит, лицо побагровело. Он громко захрипел и вскочил, размахивая руками. Бернардо ринулся к нему, однако Федерико саданул ему локтем по лицу и сшиб с ног. Из носа у герцога текли сопли, глаза закатились. Он метался из стороны в сторону, в то время как придворные застыли, парализованные страхом.

Я выжидал мгновения, дабы доказать свою преданность. Как только герцог отвернулся от меня, я шагнул вперед и обоими кулаками ударил его по спине, как это сделала моя матушка, когда отец подавился куриной косточкой.

Изо рта у Федерико вылетел кусок полупережеванного апельсина. Герцог упал лицом на стол. Все уставились на меня — кто с изумлением, кто со страхом. Поднявшись, Федерико повернулся кругом с открытым ртом и выпученными глазами. Я думал, он меня поблагодарит, но Пьеро и Бернардо (у которого из носа хлестала кровь) выбежали вперед и наперебой закричали:

— Это было необходимо, чтобы спасти вас, ваша светлость! Сядьте, пожалуйста. Выпейте это! Отдохните, прилягте!

И так далее, и тому подобное — так, будто это они его спасли!

Федерико оттолкнул их и захромал из зала. Пьеро, Бернардо и другие придворные засеменили следом. Остались только Септивий и Чекки. Септивий глянул на меня, обнажив в улыбке мелкие, как у хорька, зубки. Потом вздохнул и покачал головой.

— Разве не я… — начал было я.

— Да-да, ты, — быстро проговорил Чекки и поспешил за остальными.

— Но раз это я его спас, — сказал я позже Томмазо, когда мы играли в карты, — он должен меня наградить. Я скажу ему за завтраком.

— Держи-ка ты лучше язык за зубами, — сдавая, посоветовал мне Томмазо.

Я бросил карты на стол.

— С какой стати? Он будет хвалить Пьеро и Бернардо за то, что сделал я!

— Сближаться с Федерико — скорее проклятие, чем благословение.

— Откуда ты знаешь?

Похоже, он боялся моего возвышения — ведь тогда он мог потерять Миранду.

Глаза у Томмазо бегали из стороны в сторону.

— Делай что хочешь, — сказал он, швырнув карты в воздух и перевернув пинком стол.

Мы с Томмазо разругались уже не в первый раз. Бог ты мой! Да его невозможно было спросить, встало ли солнце, чтобы тут же не поссориться. Вскоре после того как я пообещал ему Миранду, он заявил Кристофоро, что ему нужен помощник на огороде. Кристофоро, который спал и видел, как бы сделать мне какую-нибудь гадость, согласился, что из Миранды выйдет хорошая помощница. Дни становились короче, и солнце, растратив свою летнюю силу, спрятало усталое лицо за покрывалом из мрачных туч. Миранда часто возвращалась в нашу комнату промокшая и продрогшая. Она не жаловалась, но по ночам, когда я прижимал к себе ее дрожащее тело, по щекам у нее то и дело катились слезинки. Я сказал Томмазо, что она заболеет, если будет работать не во дворце.

— Где? В прачечной? — заорал он. — Чтобы ослепнуть от щелока?

Я больше не обращал внимания на его крики, а кроме того, по-моему, он хотел, чтобы Миранда работала на огороде, поскольку боялся, что ей понравится какой-нибудь мальчишка в замке. Наверное, именно поэтому он никому не сказал о помолвке, хотя обычно держал рот на замке с таким же успехом, с каким я мог бы удержать муравья на проволоке.