Война разведок. Тайные операции спецслужб Германии. 1942-1971 - Райнхард Гелен Страница 13

Еще зимою 1941/42 года меня посетил полковник, ставший позднее генералом, фон Тресков. Он был в то время заместителем начальника оперативного отдела группы армий «Центр». Я хорошо знал его по академии, где мы вместе учились. Обмениваясь мнениями, мы пришли к выводу, что нынешняя военная кампания, а вместе с ней и война будут проиграны, и вовсе не по политическим или военным причинам, а вследствие постоянного некомпетентного вмешательства высшего руководства, то есть Гитлера, что уже привело к ряду элементарных ошибок. Когда мы задались вопросом, каким образом можно воспрепятствовать такому развитию событий, логическим ответом на него было лишь одно – устранить Гитлера. Наш разговор остался неоконченным. Смутило, что мы нарушаем данную фюреру присягу. И это неудивительно: ведь нас воспитали в духе старых прусских офицерских традиций.

В 1943 году генерал Хойзингер [24]кратко посвятил меня в планы движения Сопротивления. До того я долго размышлял, сопоставлял факты и убедился, что они, эти факты, свидетельствуют: вина Гитлера в предстоящей катастрофе неоспорима. Так что сказанное Хойзингером не было для меня неожиданностью. Генерал, как и я, принадлежал к кругу лиц, к которым стекалась информация о реальном положении дел на фронтах и в рейхе и которые могли ясно видеть роковые последствия для нашего отечества, ведущего трудную борьбу.

Вскоре после этого в беседах со своим однополчанином Штифом (в то время он был начальником организационного отдела генштаба) я не раз предупреждал его о настоятельной необходимости ограничить число людей, знавших о готовящейся террористической акции, и соблюдать чрезвычайную осторожность при подготовке устранения Гитлера. Еще раз подтвердилось, что немцы – плохие заговорщики. Оглядываясь назад, я остаюсь при мнении, что убрать Гитлера было нужно, но сделать это следовало бы по-другому.

А то, что я не сразу попал в список подозреваемых после провала заговора 20 июля 1944 года, случилось лишь благодаря следующему обстоятельству: 1 июля у меня произошло заражение крови в тяжелой форме, и после кратковременного пребывания в местном лазарете я был переведен в госпиталь в Бреслау [25]. Обо мне, видимо, просто забыли, хотя за два или три дня до того меня в госпитале навещал полковник барон фон Фрайтаг-Лорингховен, чтобы проинформировать о намеченной на 20 июля акции. А потом не стали трогать.

Эти события до сих пор не перестают волновать умы людей. Появляются все новые воспоминания участников. Журналисты, писатели, ученые, да и много других лиц высказывают о них свое мнение. Я всегда придерживался того взгляда, что в нормальном демократическом обществе государственная измена остается государственной изменой. Она может быть нравственно оправдана лишь в одном-единственном случае, когда вызвана особо трудным, катастрофическим положением страны. Что касается моих друзей, которые отважились сделать такой шаг, то в данном случае я усматриваю как раз наличие такой трагической ситуации в Германии, вызванной фатально гибельным руководством Гитлера.

В течение суток из всех групп армий и штаба «Валли-I» в наш отдел поступала информация о противнике и положении на фронте, которая обрабатывалась соответствующими секторами в порядке подготовки к вечернему докладу командованию. Многие донесения требовали уточнений, иногда ставились дополнительные задачи. На основе всей информации вырисовывалась полная картина событий за истекший день и постепенно закладывалась основа для оценки обстановки. При этом большую роль играли уточнение различных деталей и обмен мнениями с офицерами службы «1-Ц» групп армий. То же самое можно сказать и о роли штаба «Валли-I», а также оперативного управления генштаба. Руководители секторов могли сравнивать свои соображения с оценками положения противника, поступавшими от офицеров службы «1-Ц» групп армий, и готовить концепцию проекта доклада с оценкой противника за весь отдел. Вечером, за час-полтора до обсуждения положения на фронте у начальника генерального штаба, я выслушивал доклады руководителей секторов. Обработчики докладывали положение дел в каждой группе армий, излагали свои соображения и приводили оценку положения. Основываясь на этих докладах, я определял генеральную линию в оценке противника за текущий день и отправлялся к начальнику генерального штаба. Для того чтобы успеть вовремя, приходилось очень часто работать в спешке.

У начальника генерального штаба собирались обычно все начальники подразделений, занимавшихся вопросами обстановки на фронте: оперативного управления, отдела «Иностранные армии Востока», организационного, железнодорожных перевозок, служб тыла снабжения и связи. При необходимости вызывались начальники других управлений и отделов генштаба. Совещание обычно начиналось с доклада начальника оперативного управления, затем выступали начальник отдела «ИАВ», генерал-квартирмейстер и начальник железнодорожных перевозок. Когда каждый из докладчиков заканчивал оценку положения дел в своей области, начальник генштаба принимал решение об отдаче необходимых приказов, распоряжений и указаний о принятии тех или иных мер.

На следующее утро – после обработки и оценки поступившей за ночь информации – начальник отдела «ИАВ» проводил у себя совещание по происшедшим за ночь изменениям на фронте. Сразу после этого у начальника генштаба, как и по вечерам, но только на короткое время, собиралось совещание, на котором рассматривались подготовленные за ночь карты с обстановкой.

Наряду с ежедневной оценкой положения дел на фронте, я через некоторое время после вступления в должность стал заниматься оценкой противника в более широких масштабах и на более длительные сроки, в особенности что касалось его оперативных замыслов. Эти оценки, так же как и ежедневные оценки противника, докладывались начальнику генерального штаба и верховному командованию вермахта. Такие доклады представлялись примерно через каждые четыре недели.

Из того, что я уже рассказал, становится ясным: ежедневная и перспективная оценка противника производилась на основе множества отдельных фактов и данных, из которых постепенно складывалась общая мозаичная картина. Оценка лишь тогда будет представлять ценность для командования, когда делается своевременно. Это касается наступательных операций, но, может быть, еще в большей степени случаев, когда войска вынуждены перейти к обороне и уступить инициативу противнику. Быстрота и оперативность всегда были неизменными требованиями, которые мы старались выполнять скрупулезно, используя вышеизложенные организацию и методы работы.

Основой для ежедневной оценки противника являлась введенная мною перспективная оценка. Обозначившиеся изменения в обстановке могли быть распознаны заранее при правильной оценке предполагаемых направлений главных ударов. Увеличение числа актов саботажа, усиление партизанской активности или заброска диверсионно-разведывательных групп в определенные районы были для моего отдела тревожными сигналами, по которым в подозрительных районах немедленно усиливалась наша разведывательная деятельность. При всем этом львиную долю информации нам поставляли боевые части, которые не только вели разведку, но и захватывали пленных. Использовались, естественно, и другие возможности и средства, например, прослушивание радиопереговоров в прифронтовой полосе, которые в силу ряда причин не всегда зашифровывались и даже не кодировались. А прослушивание, скажем, русских заградительных отрядов, выполнявших роль полевой жандармерии, было не только полезным, но и занимательным занятием. Наше сотрудничество с авиацией, хотя последняя и не имела прямых указаний свыше об этом, а также с начальником связи сухопутных войск, которому были подчинены подразделения оперативной радиоразведки, протекало без помех. В заключение хочу отметить: даже советские газеты и печать западных союзников, а также советское радио, несмотря на строжайшую цензуру, давали нам порою ценную информацию, хотя она и поступала к нам с некоторым запозданием.