История руссов. Славяне или норманны? - Сергей Лесной Страница 13

Фотий за 71 год своей жизни, занимая такое высокое положение, видел немало и, конечно, сталкивался прямо или косвенно с руссами, и до, и после их похода на Царьград, в особенности по делам церкви. Несомненно также, что сохранились не только письма Фотия к его корреспондентам, но и письма их к нему. Из этих писем мы можем почерпнуть исключительно важные сведения о нашей истории, так, например, в письме папы Николая мы находим упоминание о нападении руссов на Царьград; подробностей в нем нет, но зато мы имеем возможность хотя бы с точностью до года датировать его письмо и тем самым установить крайнюю границу даты этого похода, которая до сих пор еще колеблется между 860 и 865 годами.

Время жизни Фотия (820–891) падает на исключительно интересный и вместе с тем темный период русской истории, поэтому непременной и безотлагательной обязанностью русских историков является изучение литературного наследства Фотия и его корреспондентов, — это «conditio sine qua non». Может быть, ничего особенно замечательного и не найдется, но знать, что в этом источнике нет ничего более интересного, — необходимо.

Если историки этого не понимают, то русская культурная общественность, интересующаяся судьбами своей родины, имеет все основания потребовать сделать это.

Конечно (насмешка судьбы!), для этого следует какому-нибудь комсомольцу, истощившему свой ум на творениях Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, съездить на Афон и изучить досконально греческий язык, но ведь ничего другого не остается. Сделать это надо хотя бы в порядке антирелигиозной пропаганды, чтобы показать, какими пустозвонами были деятели царской русской церкви.

С другой стороны, и за границей, где имеются даже богословские институты, следовало бы подумать о том, что в библиотеках Лондона, Парижа и в особенности Рима имеется немало материалов к истории русской православной церкви; на религиозных заумствованиях далеко не уедешь, в лучшем случае они явятся уделом полудюжины лиц вокруг богословского института, но не далее.

Переходим теперь, наконец, к изложению самых бесед, но и здесь еще надо сказать несколько слов. Так как в них много благочестивых рассуждений, цитат из религиозных книг, цветов церковной риторики и т. д., то мы выпустим все это из них, обратив внимание только на то, что имеет какое-то отношение к нашей теме.

Для удобства мы будем комментировать беседы по отрывкам, не откладывая разъяснения до конца беседы. Этим достигнется полная ясность в толкованиях, ибо толкование будет непосредственно вытекать из текста и последующее будет восприниматься уже в свете выясненного предыдущего.

К сожалению, мы не имеем возможности останавливаться здесь на рассмотрении комментарий самого П. Успенского, которые представляют значительный интерес. Много в них есть очень ценного, но имеются и сумбурные вещи, в особенности там, где П. Успенский отходит от непосредственного толкования бесед, а касается его личных взглядов на историю. В будущем, если позволят обстоятельства, мы еще надеемся вернуться к ним. Во всяком случае, из комментариев Успенского ясно, что уже в 1864 году ему, духовному лицу и не историку по специальности, было ясно значение бесед Фотия для нашей истории, он их правильно понял, печатно это огласил, но… историки остались глухи.

Перевод Успенского далеко небезупречен, но мы не имеем никакой возможности останавливаться на шлифовке деталей.

Остается сказать несколько слов об условиях, в которых произносились беседы. Первая была произнесена Фотием в переполненном народом храме в момент, когда пригороды Царьграда пылали, и греков спасали от руссов только высокие, крепкие стены. Вторая беседа была непосредственно после ухода руссов и полна еще не заглохшими, только что отошедшими переживаниями.

(Выражение «по случаю нашествия россов» является оригинальным заглавием бесед, а не добавлено П. Успенским.)

В первом разделе среди риторики мы находим: «И как не терпеть нам страшных бед, когда мы убийственно рассчитались с теми, которые должны были нам что-то малое, ничтожное». Здесь явное указание, подкрепляемое и дальнейшим, что какие-то руссы были убиты в Константинополе из-за ничтожного долга. Из выражения «должны были нам» трудно понять, были ли убитые русские должны грекам частным лицам, или были должниками греческого государства.

Далее: «Не миловали ближних: напротив, как только избавлялись от тяготевших над нами устрашений и опасностей, поступали с ними гораздо суровее, не помышляя ни о множестве и тяжести собственных долгов, ни о прощении их Спасителем, и не оставляя сорабам малейшего долга, которого и сравнить нельзя с нашими долгами. Многие и великие из нас получали свободу (из плена) по человеколюбию: а мы немногих молотильщиков бесчеловечно сделали своими рабами».

И в этом отрывке явно сквозит упрек Фотия соотечественникам за бесчеловечность в отношении руссов. К сожалению, он говорит намеками, ибо говорит о фактах, в то время всем известных. Он указывает на неблагородство поведения греков: сами они, даже знатного происхождения, получали свободу из плена просто по человеколюбию, а когда молотильщики хлеба (очевидно, руссы) оказались несостоятельными должниками, — греки превратили их в рабов.

Во втором отделе мы находим: «Да теперь я не вижу и пользы от слез. Ибо, когда перед нашими глазами мечи врагов обагряются кровью единоплеменников наших, и когда мы, видя это, вместо помощи им, бездействуем, потому что не знаем, что и делать»… Отсюда следует, что Царьград был в полной растерянности и не оказал населению пригородов никакой помощи.

Далее имеется замечательный, но совершенно непонятный нам из-за незнания событий отрывок: «Почему ты (подразумевается вообще грек) острое копье друзей своих презирал, как малокрепкое, а на естественное сродство плевал, и вспомогательные союзы расторгал, как бешеный, как озорник и бесчеловечный человек?»

В этом отрывке ясно, что речь идет о чем-то общегосударственном, и недаром П. Успенский толкует место об остром копье друзей, как указание на недоучитывание силы руссов, бывших дотоле друзьями Византии.

Вполне возможно, что и выражение «вспомогательные союзы» также относится к руссам, договор с которыми греки расторгли. К сожалению, выражение «естественное сродство» остается темным, и возможно, из-за несовершенства перевода Успенского.

В третьем отделе беседы нет ничего для нас интересного.

В четвертом мы находим: «Горько мне от того, что я дожил до таких несчастий; от того, что мы сделались поношением соседей наших, подражнением и поруганием окружающих нас; от того, что поход этих варваров схитрен был так, что и молва не успела оповестить нас, дабы мог кто-либо подумать о безопасности, и мы услышали о них уже тогда, когда увидели их, хотя и отделяли нас от них столькие страны и народоначальства, судоходные реки и пристанищные моря. Горько мне от того, что я вижу народ жестокий и борзый, смело окружающий наш город и расхищающий предместья его. Он разоряет и губит все: нивы, жилища, пажити, стада, женщин, детей, старцев, юношей, всех сражая мечем, никого не милуя, ничего не щадя. Погибель всеобща. Он, как саранча на ниве и как ржавчина на винограде, или страшнее, как жгучий зной, тифон, наводнение, или не знаю, что и сказать, явился в стране нашей и сгубил жителей ее».