Ахматова и Модильяни. Предчувствие любви - Элизабет Барийе Страница 13

О Модильяни в заведении Марии Васильевой распространяются те еще слухи: мол, питается он за счет заведения, поскольку хозяйка ценит его шарм, жесткость и свободолюбие. Мол, стоит Амедео хорошенько выпить и найти себе для компании каких-нибудь резвых козочек с грязными мыслишками, молодой художник устраивает стриптиз.

Обнажиться, поменяться ролями, из охотника превратиться в жертву – игры забавляют Модильяни. Сначала он снимает пояс, длинный пояс долго скользит по талии, пока его обладатель перемигивается с публикой – строить глазки Амедео научили уличные девки. Наконец – брюки падают. Русские поднимают бокалы. Англичанки кусают губы. Моди ловит на себе вожделенные взгляды и наслаждается ими.

* * *

На самом деле Гумилев не знает Парижа. У знатоков Парижа всегда есть адреса надежных товарищей. Гумилеву в Париже не у кого переночевать и не с кем пооткровенничать. Разумеется, все дело в его характере. Эксцентрику Волошину достаточно руку протянуть, чтобы его полюбили. Коля такой харизмой не обладает. Он везде остается лишь временным гостем. Гумилев откроет для своей жены Париж с картинки, с красивой открытки, и Ахматова будет вспоминать его как «не настоящий Париж».

* * *

В сите Фальгьер большинство мастерских заняты скульпторами. Модильяни видит в этом знак судьбы. Неотступное желание, проклюнувшееся еще во время поездки по Италии, должно наконец во что-то воплотиться. При знакомстве с Блезом Сандраром, первым другом Модильяни на Монмартре, молодой художник представляется скульптором, умалчивая, однако, о приключениях, в которые ввязался ради любимого дела. О ночных вылазках на стройки. О незаконной добыче дубовых брусьев, предназначенных для строительства новой ветки парижского метро «Север – Юг». О выгодном обмене каменного блока на бутылку вувре на бульваре Маршалов. О том, как на стройке Сакре-Кер к Модильяни случайно попал белый камень из карьеров Шато-Ландон да так у него и остался.

Богатства Модильяни охраняет, словно молодой отец – колыбель. А затем подчиняет камень своим желаниям – будто женщину, о которой слишком долго мечтал.

Скульптура для Модильяни выше живописи, но куда ее девать, если так мало места?

В сите Фальгьер в принципе места достаточно, к тому же есть Бранкузи. Маленький бородатый человечек, которого дети квартала назвали Дедом Морозом, работает в нескольких улицах от него. Но речи быть не может о том, чтобы держать с ним совместную мастерскую. Они слишком разные. Бранкузи старше и организовывает жизнь так, что никогда не сидит впроголодь. Он хитер, находчив и умеет бороться с нищетой. Он скуп на деньги, но щедр на советы ближнему.

– Все зависит от камня, – утверждает Бранкузи.

– А Роден? – спрашивает Модильяни.

Бранкузи был подмастерьем у Родена всего несколько недель, до тех пор, пока не осознал, что в тени большого дерева вырасти нельзя.

– Я учился у него, надеясь овладеть его методикой. Роден подчинял своей воле природный хаос. Роден смешивал землю и работал с формами как никто.

Гений, но слишком уж грязь разводил!

Модильяни улыбается добрым словам.

– Работаешь ли с деревом, с мрамором или с камнем – материал диктует форму, – продолжает Бранкузи. – Все зависит от материала, – повторяет он, словно мантру. – Так что резать надо по живому. Надо атаковать каменный блок. А если совершаешь ошибку, бросай, бери другой блок и начинай заново.

Пот и пыль. Пыль заполняет легкие, становится их частью, постепенно ты забываешь об их уязвимости. Кто мы? Скульпторы или солдаты? Камень сопротивляется, мы кашляем, кровоточим, ругаемся, и вот – пересекаем невидимый порог, материал крошится, его осколки летят по воздуху, унося с собой реальность, границы раздвигаются, стены рушатся, ангкорские танцовщицы и негритянские маски заполняют мастерскую.

Из камня возникает лицо, серьезное, как сама надежда.

Лицо королевы, которую мы хотели бы взять в сестры.

Лицо незнакомки, которую мы бы сделали другом.

Лицо, принадлежащее лишь нам; лицо, в котором мы уверены; которое мы наделили суровой красотой ангела и которое держим в неподвижных руках.

Однажды вечером это лицо, произведенное на свет нами и никем другим, вдруг является как живое, и не одно, а снабженное телом неизвестной дамы. Каменная мечта, возникшая еще в Италии, говорит по-французски с сильным русским акцентом.

* * *

Майским вечером 1910 года Модильяни впервые увидел Анну. Вернее – молодой скульптор увидел, что к нему приближается плод его фантазий. Откуда она взялась? С Луны упала? Откуда взялся сам Амедео? Где художник встретил музу? В Ротонде? На углу бульваров Распай и Монпарнас? Ресторан только что появился и сразу стал излюбленным местом общений светской элиты Монпарнаса. На террасе кофе стоил буквально су, и поскольку помещение было небольшим, люди знакомились быстро.

Каждый вечер, когда Модильяни приходил по дешевке сбыть какие-нибудь рисунки, Пикассо и Диего Ривера уже сидели на террасе. Что делал в обществе этих признанных звезд «Фривольный принц» Кокто? Как всегда, занимался саморекламой. А Сутин брал уроки французского в обмен на кофе с молоком, который успокаивал его желудок. А Макс Жакоб [41]? Вечно всем рассказывал, как Христос явился ему, пока он, стоя на коленях, искал тапочки? «Приют свободы и простодушия», – скажет о Ротонде Аполлинер. Поскольку встреча Ахматовой и Модильяни никак не задокументирована, устроить ее в Ротонде, наверное, не такой уж абсурдный вариант.

Куда бы они ни пошли, ни один, ни другая не остаются незамеченными.

На первый взгляд Модильяни не отличается выдающейся внешностью. Подобно Пикассо, ростом он не больше метра и шестидесяти пяти сантиметров. Но какой магнетизм в его правильных чертах лица! Анна выделяется, напротив, благодаря высокому росту и худобе, которая делает поэтессу еще стройнее. «Волнующая женщина, а для обычного мужчины – колдунья», – заметит в стихах Гумилев. И все-таки она нежная, будто цветок из оранжереи. По взглядам, которые Анна бросает вокруг себя, Модильяни понимает, что она иностранка. По ее манере вслушиваться в речь тоже все ясно: когда эти французы научатся говорить медленнее? Что она делает в Париже?

Модильяни пытается прийти в себя после потрясения. Он знает, кем Ахматова не является: она не модель, не проститутка, не простушка, не дама полусвета – все они шастают в Пасси и в Монсо. Королева. Слово находится само собой. Другого не найти. Чтобы взять себя в руки, Модильяни заказывает перно и возвращается к иностранке, созерцает ее знакомые черты: печальную и чувственную линию губ и странную горбинку на носу, будто у финикиянки. Модильяни любуется копной волос, четким профилем, идеально вылепленным ухом и отлично представляет себе, как изобразить королеву. Ему кажется, что рисовать ее можно бесконечно, наслаждаясь каждым божественным недостатком. «Мне не нужна женщина – производительница потомства, мне нужна женщина-мечта». Светило Ницше озаряет все важные моменты жизни Модильяни. Амедео восторгается философом, который вносит ясность в туманные мысли молодого художника. Еще перно, гарсон!