На службе у бога войны. В прицеле черный крест - Петр Демидов Страница 13

Меня больше всего беспокоило отсутствие связи с командиром батареи, но решение у всех было твердое — стоять на занимаемых позициях и вести бой. Солнце нещадно палило, очень хотелось пить, но воды у нас не было, да и не до нее было: враг стоял в буквальном смысле «перед носом», и что он предпримет — неизвестно. Болотная же вода для употребления не годилась. Я уже подумывал о том, чтобы отправиться на поиски брошенных кухонь, но сейчас каждый человек был на счету. Создавалось впечатление: немецкие танки прорвались далеко вперед, оставив позади себя пехоту. Только окажись пехота сейчас на переднем крае, она бы обошла по болоту нашу батарею и смяла нас в считанные минуты.

Мы ждали, что подойдет хотя бы какое-то подкрепление, но ждали напрасно. Видимо, положение на фронте сложилось настолько скверное, что о батарее просто забыли. Вдруг в небе послышался все нарастающий шум, и на горизонте черной точкой появился немецкий самолет-разведчик, корректировщик артиллерийского огня — «Хейнкель-126», которого наши бойцы окрестили «костылем», или «кривой ногой» за торчащий в хвостовом оперении стабилизатор. Я понимал, что летчик сейчас вызовет артиллерийский огонь по нашей позиции. Мои предположения вскоре оправдались. Сделав два круга и определив наши координаты, «Хейнкель» удалился. И немцы тут же обрушили на нас шквал огня. Земля заходила ходуном. Мои артиллеристы вместе со мной попадали в укрытия. Мысль работала только в одном направлении — попадет снаряд в твой ровик или пролетит мимо?

Над лесом снова появилась эта чертова «стрекоза», делающая очередной заход. Я злился оттого, что снять ее было нечем. Однако надо было что-то делать, принимать какие-то меры, иначе немецкая артиллерия добьет и так уже изрядно потрепанную батарею. В экстремальной ситуации мозг работает с удвоенной энергией, и у меня возникла мысль — увести свои орудия из зоны обстрела. Пока «костыль» развернется еще раз и будет передавать информацию на землю, у меня есть шанс — не более 10 минут.

Выскочив из ровика, я подал команду: «Передки на батарею! Орудиям отбой!» Сразу все пришло в движение: расчеты знают свое дело. Пушки из окопов выкатили через несколько минут. Но где лошади? Как медленно их подают! Смотрю на часы. Секундная стрелка на моих «кировских» бежит так быстро, что боюсь не успеть. Наконец лошади поданы. Цепляем к передкам оставшиеся пушки, грузим несколько снарядных ящиков, на станины — раненых и убитых и немедленно покидаем огневую позицию.

Не успела батарея удалиться на сотню-другую метров, как поляну в пух и прах разнесла немецкая артиллерия. Ездовые яростно погоняли лошадей, стараясь как можно быстрее уйти из зоны обстрела. Чуть притормозили у 2-й батареи лейтенанта Графова, которая тоже готовилась принять бой. На ходу крикнул лейтенанту о том, что вел бой с фашистскими танками, потерял одно орудие, теперь меняю огневую позицию.

Я надеялся, что мой сосед еще имеет связь с командиром батареи и успеет передать: 1-я батарея жива и сражается с врагом. Отмахав еще километра полтора, я приказал колонне остановиться, чтобы перевести дух, осмотреться. На батарейцев, еще недавно державших марку, страшно было смотреть — почерневшие от орудийной копоти, уставшие до изнеможения, они валились с ног. Все взоры теперь были обращены на меня, как на бога, словно в моих руках была их дальнейшая судьба. Впрочем, так оно и было.

Я это понимал и старался, как мог, облегчить их участь. Немного передохнув, мы продолжили движение в тыл, надеясь соединиться с какой-нибудь частью. В ходе боя батарея потеряла не только людей, но и тягло. В передки теперь впрягали по три-четыре лошади.

Вскоре колонна выехала из леса и остановилась на поляне, размером чуть поменьше, чем предыдущая, но вполне пригодной для новой огневой позиции на случай встречи с противником. Я осмотрелся вокруг. Невдалеке протекала речка, за которой виднелся густой смешанный лес. Неожиданно на поляну выкатились наши легкие танки Т-70 и БТ. Сюда же стали подходить пехотинцы из какой-то разбитой части. Вокруг танков бегал маленький полковник, наверное, командир этой части. Энергично размахивая руками, он отдавал какие-то распоряжения и на чем свет честил своих подчиненных. В том, что происходило на поляне, чувствовалась какая-то бестолковщина и неразбериха. Никто толком не знал, что происходит на фронте и что надо делать в создавшейся обстановке.

Пока что я не хотел представляться полковнику как старшему здесь по званию, ожидая, как будут развиваться события дальше. Сам же уже прикидывал, что можно переправиться по мостику через речку, перетащив на другой берег свои пушки, там организовать огневую позицию, закрепиться. По моему разумению, это было тактически правильно: речка стала бы естественным препятствием для фашистских танков, к тому же под огнем нашей батареи они бы не рискнули ее форсировать.

Но мои планы поломал откуда-то взявшийся командир батареи Веселов. Он появился на поляне без фуражки, в рваной гимнастерке, но с пистолетом в руках. При виде моих батарейцев его испуг моментально сменился бурной радостью. Он бросился ко мне на шею, восклицая: «Живы! Ну, слава Богу! И орудия еще спасли, ну совсем молодцы!» Командир даже прослезился, видимо, здорово переживал за потерянные пушки, боясь ответственности. Правда, о том, где остались его разведчики и связисты и где находится все имущество взвода управления, он не сказал мне ни слова. Вид у него был довольно жалкий, но постепенно он успокоился и пришел в себя.

Как дисциплинированный командир, я доложил ему, как своему непосредственному начальнику, о результатах боя с немецкими танками и тут же предложил переправиться на противоположный берег речки, где можно закрепиться и продолжать бой. Веселов вначале согласился с моим предложением, но, увидев полковника-танкиста, пошел согласовывать свои действия с ним. Полковник, скорее всего, не был силен в тактическом применении артиллерии и приказал оставить наши пушки на поляне. Теперь тут были и танки, и артиллерия, и пехота, но построить разумную оборону ему не удалось. В общем хаосе отступления многие военачальники, не имея командирского опыта, чувствовали себя неуверенно, и их безграмотные решения становились порой причиной многих наших неудач.

Вот и на этом маленьком участке фронта — лесной поляне — в беспорядке перемещались с места на место остатки разбитых частей, словно какой-то злой волшебник манипулировал человеческим сознанием. Такое в начале войны случалось нередко.

Мой командир не сумел, а вероятнее всего, и не пытался доказать полковнику пагубность принятого им решения — сконцентрировать у дороги пусть небольшие, но боеспособные силы. В результате таких действий я стал командовать одной пушкой, а Веселов — другой. Моя пушка стояла у дороги, как гриб на поляне. Ее даже не удалось замаскировать, как начался новый бой.

Немецкие танки теперь уже шли вместе с пехотой. Разгромив батарею Графова, они подошли к нашей поляне. Завязался ближний бой. Вскоре все перемещалось, закружилось, завертелось: лязг гусениц, треск пулеметов и залпы орудий, рев моторов и взрывы снарядов. В такой неразберихе трудно было понять — где немцы, где наши. Вот тут я здорово пожалел, что связался со своим незадачливым командиром, не вовремя оказавшимся на поляне без подчиненных и без оружия и помешавшим мне осуществить переправу через речку.